— Нет, он должен взять деньги, а то я не почувствую, что это мой тюлень.
Схватив кулек, куда Ниссе Гранквист сунул деньги, он помчался догонять Вестермана.
Все с нетерпением ждали, и вскоре Пелле вернулся с раскрасневшимся лицом.
— Все-таки он взял. Потому что деньги ему нужны, так он сказал.
Малин ласково и нежно погладила его по щеке,
— Ну, Пелле, теперь-то этот тюлень уж твой.
— И может, хоть теперь у нас выдастся свободная минутка, — сказала Тедди.
О том, что случилось потом, записано в дневнике Малин:
"Музес плавает в море. Вчера вечером Пелле отпустил своего тюленя на волю. Мы как раз пришли на пристань, когда это произошло. Мы — это папа, Петер и я. Пелле, мой любимый брат, стоял на пристани и блестящими от слез глазами смотрел вслед своему тюленю; далеко в заливе еще можно было разглядеть, как Музес мелькает в волнах.
— Но зачем, Пелле, зачем?.. — начал было папа. А Пелле глуховатым голосом сказал:
— Не хочу, чтоб мой зверюшка мечтал куда-нибудь удрать. Теперь Музес там, где и должны жить тюлени.
Какой-то комок сжал мне горло, а папа судорожно глотнул несколько раз. Мы молчали. Чёрвен со Стиной, конечно, тоже были на пристани. И Чёрвен сказала:
— Пелле, знаешь что? Тебе не стоит дарить никакого тюленя. Вот у тебя и опять никакой зверюшки нет.
— Только осы, — еще более глухо сказал Пелле.
И вот тогда-то случилось самое потрясающее. О Петер, я буду благословлять тебя за это всю свою жизнь! Петер, молча стоявший с Юм-Юмом на руках, вдруг сказал, как всегда сдержанно:
— Мне кажется, одних ос Пелле мало. Ему нужен еще Юм-Юм. Подойдя ближе, он положил ему на руки щенка.
— Юм-Юм никуда не захочет удрать, — заверил мальчика Петер.
— Не-а, уж этому щенку будет у Пелле благодать, — подтвердила Чёрвен, когда до нее наконец дошло, что случилось.
Побледневший от волнения Пелле лишь глядел с нежностью то на Петера, то на Юм-Юма. Он не сказал «спасибо», он вообще ничего не сказал. А я сама не понимала, и сейчас не понимаю, что со мной сделалось. Я бросилась к Петеру и поцеловала его, потом еще раз и еще.
Кажется, Петеру это очень понравилось.
— Подумать только, что может наделать маленький щенок, — сказал он. — Жаль, что я не захватил с собой целую псарню.
Чёрвен и Стина очень развлекались за наш счет, глядя на нас во все глаза. Они, видимо, думали, что это — веселое представление. Но Чёрвен озабоченно предупредила меня:
— Не целуй его слишком много, Малин. Никогда заранее не знаешь, а вдруг он снова превратится в лягушку?
Малышам в их круглые черепушки приходят порой странные мысли. Не знаю, откуда это у них, но Чёрвен со Стиной, по-моему, всерьез уверены в том, что Петер — заколдованный лягушачий принц, выпрыгнувший прямо из канавы. Бедная Стинина головка битком набита заколдованными принцами, Золушками, Красными Шапочками и всякой всячиной. Увидев, что Музес скрылся во фьорде, она сказала Чёрвен:
— А все-таки Музес — сынок морского короля. Теперь в море плавает принц Музес.
Да, он уплыл далеко-далеко, и я от всего сердца надеюсь, что принц Музес на самом деле счастлив, раз уж Пелле внушил себе это.
— Вот увидишь, — сказал Петер, — Музес иногда будет приплывать к тебе в гости поздороваться с тобой. Ведь он все же ручной тюлень, и, кто его знает, может, он нет-нет, да и заглянет на Сальткроку.
— Да, если морской король его отпустит, — сказала Стина. Отпустит морской король Музеса или нет, все равно, Пелле сейчас очень, очень счастлив.
И я, Малин, тоже счастлива. Разумеется, Петер снова уедет в город на пароходе «Сальткрока 1», который отчалит через час, но… во всяком случае… теперь я знаю наконец, что такое любовь! От этого можно просто умереть. Интересно, долго ли продлится такое чувство? Петер говорит, что он — парень верный. А я, верная ли я девушка? Как бы это узнать? Но я надеюсь, что это так. В одно я во всяком случае твердо верю: Пелле нужна Малин, на которую можно положиться. И, как бы там ни было, она будет с ним. И Пелле любит Петера, да, это так, иначе быть не может. Но вместе с тем он, как обычно, немного боится; и когда вчера вечером Пелле, сияя от счастья, лежал в постели, а рядом с ним — Юм-Юм, он вдруг нахмурился и, обвив руками мою шею, спросил:
— Ты ведь все равно — моя Малин?
Да, мой любимый братик, я твоя. И хотя Чёрвен со Стиной думают, что я древняя старуха и должна очертя голову броситься на шею заколдованному принцу, сама я считаю, что принц может подождать меня несколько лет. И он сказал, что подождет.
Новая июньская ночь сгущается над Сальткрокой. Теперь — спать. А утром проснуться и снова быть счастливой. Тра-ля-ля!"
ЧЁРВЕН ЗАРАБАТЫВАЕТ ТРИ КРОНЫ
В понедельник утром Пелле проснулся оттого, что заскулил Юм-Юм, и он взял его к себе в кровать. Уткнувшись носом в Пеллину шею, щенок снова заснул, но Пелле не спалось. Надо быть совсем сумасшедшим, чтобы спать, когда можно просто лежать и быть насквозь, до самых кончиков пальцев счастливым от сознания того, что рядом с тобой мягкое, теплое существо — Юм-Юм, твой собственный щенок. Неужто можно быть таким счастливым-пресчастливым? Внезапно Пелле вспомнил Музеса. Даже немножко нечестно, что он не так горюет о нем, как следовало бы.
— Но, — начал он объяснять спящему Юм-Юму, — и Музес не очень-то горюет обо мне, будь уверен. Он плавает по морю и играет с другими тюленятами, и ему весело-превесело.
На мгновение Пелле задумался и о Йокке. У него чуть защемило сердце. Может и не из-за Йокке. Он вспомнил, как бывает, когда все на свете словно сговаривается против тебя и мир становится «островом скорби и печали». Но он отогнал от себя эту мысль, и сделать это было нетрудно. Потому что проснулся Юм-Юм, и жизнь так и закипела в нем. Он обнюхал и лизнул Пеллино лицо, потянул его за пижаму, залаял, затявкал и стал прыгать по кровати, а Пелле захохотал. Смех был такой счастливый, что у Малин, услыхавшей его из кухни, на глаза навернулись слезы. Она даже перестала поджаривать тосты, чтобы насладиться подольше этим смехом. Смейся еще, смейся, Пелле, чтобы знать, что ты никогда не разучишься смеяться!
Чего только не сулит день, который начинается счастливым смехом мальчика и изумительно прекрасной погодой! Прошлая неделя была невыносимой: ветер, дождь и холод. А теперь вдруг такое удивительное утро. Малин решила накрыть стол к завтраку на лужайке перед домом.
Ее отец проснулся и одевался в каморке при кухне, что-то мурлыча себе под нос.
— Понедельник, утро… а мне так ве-е-се-ло-о…
— Нельзя петь натощак! — крикнула Малин отцу. — А не то к вечеру будешь плакать, разве не знаешь такой приметы?
— Суеверная чушь, — отрезал Мелькер и вышел, напевая, на кухню. — Хватит, поплакали. Довольно реветь!
