держа ржавый старый топор. Тьёрр схватил его за тунику и бросил на землю, но не сильно.
– Выходите! – сказал он, сопровождая это жестом.
Они вышли. Была только одна женщина, бесформенная в платье, похожем на мешок, и еще дюжина детей. Дети так не похожи друг на друга, что Эодан решил: у них три разных отца, те самые пастухи, что оставили стадо и неуверенно держатся в полумиле.
– Неужели мы должны стать разбойниками? – встревожено спросила Фрина.
Эодан посмотрел на нее, одетую в ту же грязную одежду, что пастухи, но сияющую сквозь нее. И прямо сказал:
– Это все равно, что ударить их собаку.
Но из-за ее взгляда он вспомнил кое-какие свои мысли о царе и порылся в кошельке. Бросил на землю несколько монет. Дед выдохнул и пополз на дрожащих ногах; три пастуха подошли поближе.
– Кто-нибудь здесь говорит по-гречески? – спросил Эодан. Они молча смотрели на него. – Ну, поймете жесты; и пинок поможет, если будете долго соображать, потому что у нас мало времени. – Он повернулся к Фрине. – Сторожи Тьёрра и меня. Не позволяй им много говорить между собой. Стреляй в первого, кто покажется предателем. А теперь за работу.
Спешившись, он заглянул в дом. Через дверь и отверстие для дыма проходило достаточно света, чтобы он разглядел замусоренный земляной пол, груду овечьих шкур, несколько каменных инструментов и глиняных сосудов, горящий в очаге навоз. Но его интересовала крыша. На стены были наложены ветви, когда-то срубленные в далеком лесу, и на них набросана земля. Он кивнул.
– Так я и думал.
Тьёрр собрал семью и приказал смотреть, что он делает. Ребенок заплакал, когда Тьёрр забрался по стене на крышу и стал сбрасывать землю. Он бросил ребенку монету. Мальчик постарше улыбнулся, забрался наверх и стал помогать ему. Тьёрр рассмеялся, спустился и пошел к сараю. Используя посох Фрины как рычаг, он высвободил несколько камней из стены. Первый ребенок, глядя на него, попробовал снова заплакать. Тьёрр бросил ему вторую монету. Мать рассмеялась. Тьёрр подтолкнул ее к работе.
Какое-то время Эодан и Тьёрр заставляли семью пастуха разбирать крышу дома и пристройки. Фрина бдительно расхаживала по пыльной земле, держа лук наготове. С высокогорья дул ветер, и снежные тучи придвинулись.
В углах сарая были прочные деревянные столбы. Тьёрр выкопал их и подтащил к лишившемуся крыши дому. Два поставил вертикально на пол – один у входа и один на ярд от задней стены. На них сверху он положил третий столб. Потом поверх столбов снова положил балки-ветви и на них слой земли. Семья пастухов смотрела с раскрытыми ртами, мигала, делала знаки от злого глаза, который, конечно, есть у этих безумцев, но после нескольких ударов стала помогать. Он выстроил их и приказал по цепочке передавать ему камни из разрушенных пристроек. Эти камни слой за слоем он укладывал на землю на крыше в ярде от задней стены. Наконец ветви под ними начали прогибаться и даже столбы со стоном наклонялись. Тогда Тьёрр быстро набросал немного земли на камни, чтобы скрыть их.
Тем временем Эодан внутри в доме у задней стены копал землю. Он выкопал яму в восемь футов глубиной, а от нее туннель под землей. Прокопав несколько ярдов, он оставил деревянную лопату и выбрался. Дальше работу продолжала семья, и даже на крыше Тьёрр только присматривал. Силы им сегодня еще понадобятся.
Через несколько часов после того, как они начали, Фрина посмотрела законченную работу. И увидела только дом пастуха с несколько более толстой, чем обычно, крышей, и разрушенные пристройки.
– И от этого зависит наша жизнь? – удивленно спросила она. – Не лучше ли было уходить по равнине?
– Найдя наш след, – мрачно ответил Тьёрр, – они могут менять лошадей, а наши будут загнаны и упадут замертво. Нет, наши шансы не очень хороши, но думаю, план дисы лучше, чем если бы мы играли в мышь, бегущую от римского хорька.
– Еще одно дело, – сказал Эодан. Он зажег палку, потом поджег ею стога. Пастухи застонали. Эодан с некоторой жалостью улыбнулся и бросил деду свой полный кошелек.
– Здесь плата за ваше стадо, дом и на жизнь зимой. Уходите!
Он махнул мечом и показал на юг. Они пошли по равнине, оглядываясь, как испуганные животные.
– Зачем эти костры? – спросил Тьёрр. – Конечно, мне нравится тепло в такой холодный день, но…
– Сеном можно обложить дом и поджечь, – сказал Эодан. – Не хочу умереть в печи.
Тьёрр потянул за свою рыжую бороду.
– Я об этом не подумал. Тяжело всегда думать, диса?
Эодан его не слышал. Он взял руку Фрины.
– Есть ли у меня хоть какая-то надежда уговорить тебя уйти до конца боя? – спросил он.
Она покачала темной головой.
– Во всем остальном я повинуюсь тебе, – сказала она, – но у меня есть право остаться с моим мужчиной.
– Я однажды дал тебе обещание, – сказал он потрясенно.
– Да, и ты его держишь, – рассмеялась она. Смех был тихий и одинокий, и его унес ветер. – Ты обещал не целовать меня против моей воли. Но, Эодан, сейчас такова моя воля.
С неторопливой нежностью он коснулся губами ее губ; если они останутся жить, будет больше. Тьёрр сказал:
– Я вижу на севере облако пыли, диса. Я думаю, это всадники.
– Тогда пошли внутрь, – сказал Эодан.
В доме было темно; дыра для выхода дыма закрыта камнями, а обвисшую дверь они за собой закрыли. Сели на землю и стали ждать; Фрина лежала в кольце рук Эодана. Вскоре снаружи послышался стук копыт, зазвенело оружие. Они услышали собачий лай.
– Место кажется пустым, – сказали на латыни. – Может, людей прогнал огонь в этом сене.
– И они оставили двух стреноженных боевых коней? – рявкнул Флавий. Загляните в это логово и посмотрите, нет ли там кого.
Тьёрр прочнее встал у двери и поднял молот. Дверь со скрипом открылась. Холодный серый день снаружи осветил римский шлем и отразился от римского панциря. Тьёрр нанес удар, и шлем зазвенел. Послышался треск ломающихся костей. Человек упал и больше не шевелился.
– Мы здесь, Флавий! – крикнул алан.
Фрина пустила стрелу в дверь. Кто-то произнес проклятие. Эодан, разглядев мельком лошадей и людей, подошел к выходу и выглянул. Десять живых римлян и два галла в боевом наряде – двенадцать бойцов против двух мужчин и женщины.
– Я считаю, – сказал Тьёрр, – что мы с тобой должны каждый нанести по шесть ударов.
В поле зрения кимвра появился Флавий. Его опустошенное лицо застыло под шлемом с плюмажем. Он почти устало сказал:
– Я по-прежнему предлагаю прощение, даже свободу и вознаграждение твоим спутникам. Мне
