Он ехал мимо могильной насыпи воина по имени Эодан, которая стоит на самом краю мира, где дуют ветры, и на защищенной от ветра стороне насыпи он увидел маленький цветок мать-и-мачехи, первый цветок весны.
И он успокоился в радости. Земля поворачивалась под ним; он слышал, как она холодно трещит под звездами. Снова пришла зима, и снова лето, и опять зима, бесконечно. Но он видел цветок мать-и-мачехи…
– Теперь света достаточно.
Эодан открыл глаза. Он сразу увидел, что ветер стих. Воздух стал немного теплей, и ветер пах влагой. На юге мир был еще во тьме. Должно быть, там идет снег, сонно подумал он. И сюда ветер еще до вечера принесет снег. Странно, что первый снег в этом году придет с юга. Но, может, местность поднимается медленней, чем способен видеть глаз… да, должно быть, так, потому что он слышал, что в том направлении горы Тавр. [Тавр – южные прибрежные горы в Турции. – Прим. пер.]
– Горы Быка, – сказал он. – Возможно, это знак.
– О чем ты говоришь?
Тьёрр казался неясной тенью в темноте. Он сидел, держав руке ломоть хлеба.
– Чтобы дойти до Парфии, мы должны пересечь горы Быка.
– Если доживем.
Алан отломил кусок хлеба, прикоснулся им к молоту и бросил в темноту. Может, какой-нибудь бог, или дух, и кто еще здесь живет примет его жертву.
– Да, уверенности в этом нет, – согласился Эодан. Он вздрогнул и завернулся в одеяло. – Нам пора в путь. Враг выступит на рассвете.
Тьёрр внимательно посмотрел на него.
– Ты снова человек, – сказал он. – Смертный, я хочу сказать. К тебе вернулась надежда, а значит, и страх ее потерять. Что случилось?
– Фрина жива, – сказал Эодан.
Тьёрр взял кожаную бутылку и сделал большой глоток.
– Я поблагодарил бы бога, если бы ты сказал, кто послал тебе это видение, – сказал он.
– Не знаю, – ответил Эодан. – Возможно, это только я сам. Но я думал о Фрине. Она слишком умна и полна жизни, чтобы сдаться. Она понимала, что одинокий понтийский солдат на лошади с дорогой упряжью вызовет соревнование между грабителями и римлянами. Но кому нужен бродячий фригиец, какой-нибудь бедняк-пастух? – Эодан негромко рассмеялся. – Понимаешь? Она остановила человека, которого мы видели, под угрозой оружия заставила раздеться. Она могла объясниться с ним жестами. И, конечно, бросила ему монету: я помню, что он что-то прижимал к груди. Он убежал, а она поехала дальше и ехала, пока лошадь не стала бесполезна. Тогда она закопала одежду и оборудование солдата, взяла с собой, возможно, только лук и нож и пошла пешком.
Тьёрр выкрикнул:
– Ты так думаешь? Да, да, так и было! Давай оседлаем наших кляч и догоним ее!
Он побежал за своей стреноженной лошадью. И, приведя ее, какое-то время очень необычно смотрел на Эодана.
– Я не уверен, диса, что колдовская сила, которую почувствовал в тебе вечером, совсем ушла от тебя, – сказал он. – Или что она вообще когда-нибудь уйдет.
– Я не владею искусством мага, – выпалил Эодан. – Я только думаю.
– У меня такое чувство, будто мысль – это волшебство сильнее всех остальных. Ты вспомнишь старого Тьёрра, когда тебе начнут приносить жертвы?
– Ты болтаешь, как ребенок. На лошадей!
Они быстро двинулись в усиливающемся свете; Эодан на ходу по-волчьи пожирал сосиску. Сейчас Флавий уже должен был начать охоту. Сегодня кимвру понадобится сила.
Коричневая трава шепталась; тут и там на ветру трепетал куст без листьев. Милю за милей солнце, скрытое серой дымкой, освещало Аксилон, и наконец Эодан и Тьёрр со всех сторон увидели круг горизонта. В такой местности охотник видит далеко.
Они увидели овечье стадо, больше других, но не стали тратить время на пастухов. Фрина тоже могла увидеть его издалека; необходимо приблизиться к ней настолько, чтобы она могла увидеть. Недалеке Эодан заметил то, что должно быть домом хозяина или того, кто здесь работает. Дом тоже лучше других, не из земли, каменный, но все же очень маленький: без окон, с одной комнатой, конечно, из плоской земляной крыши идет дым. Несколько грубых пристроек, тоже из замшелых камней, и стога сена. Больше ничего не нарушало пустоту и не двигалось, если не считать полудикой собаки. Женщины и дети, должно быть, при виде вооруженных всадников спрятались за дверью. Эодан почувствовал неожиданную боль; это было так странно, что ему пришлось немного подумать, чтобы узнать это чувство. Жалость. Сколько человеческих жизней в бесконечном пространстве и времени прошли в таком убогом отчаянии?
Царь, подумал он, по справедливости должен быть не только силой. Он должен быть законом. Да, и приносить добро; это должен быть справедливый человек, укрощающий дикий народ не копьем, а законом; да, но он должен также учить воевать, если это необходимо, пока позволяют ревнивые боги. И царь должен стать свободой.
А потом, сухо подумал Эодан, когда царь умрет, народ его ставшим святым именем вернет все зловонное прошлое. Нет, не все. Конечно, люди на каждые три шага вперед делают два назад; но этот третий шаг сохраняется, и он и есть царь.
Фрина сейчас должна меня увидеть, подумал он.
И словно в ответ, увидел, как из-за куста появилась маленькая фигура. Совсем маленькая на расстоянии в сотни ярдов, она бежала в фригийской козьей шкуре и тряпках; но серая лошадь Эодана пронеслась эти сотни ярдов, и он соскочил с седла и прижал ее к себе.
Она держалась за него и плакала на холодном стальном нагруднике.
– Я не хотела, чтобы ты приходил. Я не хотела этого.
– Зато я этого хотел, – сказал он. Поднял ее подбородок так, что смог посмотреть в фиолетовые глаза. – Не желаю слышать никаких укоров. Достаточно того, что я нашел тебя.
– Больше никогда не буду от тебя убегать, – сказала она. – Где будет твой дом, там будет для меня Эллада.
За их спиной застучали копыта. Тьёрр кашлянул.
– Хм-мм! Враг в пути, с собаками и запасными лошадьми. А у нас их только две. Надо уходит, пока мы можем.
Эодан распрямился.
– Нет, – сказал он. – Я достаточно бежал.
XX
Они подъехали к дому пастуха. Когда собака бросилась на Фрину, та ударила ее посохом по носу. Собака убежала, а Фрина сняла лук и наложила стрелу на тетиву. Эодан остался верхом, он держал в руке германский меч. Тьёрр спешился, подошел к двери и постучал молотом.
– Откройте! – крикнул он. Ничего не шевельнулось. Он поднял молот, размахнулся и опустил его на засов. Засов раскололся. В темной хижине раздались испуганные голоса. Дрожащий седобородый дед преградил вход,
