обещание еще одного раунда заставляет мое сердце трепетать, я действительно не думаю, что смогу это выдержать. Я уже чувствую боль в своей заднице и даже в своей киске. Мне нужно пойти домой и натереть их маслом.
И да, у меня вроде как целая коллекция таких с тех пор, как этот сумасшедший мудак начал преследовать меня.
— Что ты делаешь? — бормочу я, глядя на его отражение в зеркале.
Себастьян зачарованно водит пальцем взад — вперед по моему плечу, как будто заново изучает что-то о своей анатомии — или моей.
— Что это за вопрос?
— Очень простой. Ты… не должен быть здесь прямо сейчас.
— Тогда где я должен быть?
— Я не знаю… Снаружи?
— Так ты хочешь что-то вроде «бам-бам-спасибо-мэм»?
— Это не то, что я имела в виду.
Его пальцы ползут вверх по моему плечу к ключице, пока он не обхватывает ими мое горло. Захват не жесткий, но угроза есть. Даже едва заметное понижение его голоса свидетельствует о его настроении.
— Уйду я или останусь, решать только мне, так как насчет того, чтобы ты привыкла к этому, малышка?
Он называет меня малышкой, так что сейчас он не может быть в своем зверином режиме.
— И как я должна это воспринять? — Я насмехаюсь.
— Как хорошая девочка.
— Не называй меня так.
— Ты предпочитаешь, чтобы тебя называли хорошей шлюхой?
— Прекрати. — Мои щеки горят. — Мне не нравится, когда меня называют шлюхой за пределами…ты знаешь.
— Это я действительно знаю.
Он ослабляет хватку, но не отпускает меня, пока нащупывает пульс.
— Как ты узнал?
— Мы были вместе достаточно долго, чтобы я мог читать язык твоего тела. Это первое, что я замечаю в людях.
— Почему?
— Хм. — Его голос рассеянный, кажется, он глубоко задумался. — Я думаю, это потому, что меня учили помнить о том, какой образ я проецирую на мир.
— И это дало тебе возможность узнать о языке тела людей?
— Да
— Просто так?
— Просто так. Ты была бы удивлена, узнав, как много люди рассказывают о себе простым жестом. Потирание носа, потные руки, ерзание или даже слишком долгий взгляд на человека дают мне представление об их душевном состоянии.
— Только намек? Почему не всю картину целиком?
— Потому что этого никогда не бывает достаточно. Их одежда, осанка и манера говорить — вот что дополняет его. Обычно одной встречи достаточно, чтобы определить, является ли этот человек другом или врагом.
— К какой категории я принадлежу? — Я дразню.
Однако выражение лица Себастьяна ничего не выражает. Только его нахмуренный лоб указывает на то, что я предполагаю как замешательство. Или, может быть, это недовольство.
— Ни то, ни другое, — тихо говорит он.
— Я думала, что это единственные категории, которые у тебя есть. Есть ли другие, о которых я должна знать?
— Пока нет.
— Да ладно, это нечестно.
— Никогда не утверждал, принадлежность к этой нейротипичной категории.
— Потому что ты читаешь людей?
— Потому что я тактично избегаю плохих людей.
— Разве ты сам не плохой?
— Зависит от обстоятельств.
— Например?
— Например, когда нахожусь под угрозой.
— Учитывая твои избирательные навыки, ты сможешь предотвратить опасность. Тебе следует стать детективом.
— Долгие часы работы за минимальную зарплату? Нет, спасибо.
— Я вижу, ты тоже жадный.
— Я не жадный. Я просто осознаю свою ценность. Было бы оскорблением для моего IQ следовать карьере, которая никуда меня не приведет.
— Значит, помощь людям в достижении справедливости ни к чему не приведет?
— Зависит от твоего определения справедливости.
— Их больше одного?
— Конечно. О чем ты думаешь, когда на ум приходит слово ”справедливость"?
— Что люди должны заплатить за то, что они сделали.
— Это просто упрощение.
Я ударила его по плечу.
— И каков твой не упрощенный взгляд?
— Правосудие — это система, созданная для того, чтобы власть имущие могли безнаказанно совершать свои проступки под покровом праведности. Они узаконили свои варварские обычаи и приняли законы, чтобы защитить себя от наивных дураков, которые все еще думают, что добро всегда победит. Как и во всех системах, правосудие ежедневно искажается, так что истина искажается, а невиновных ошибочно обвиняют только по той причине, что они являются удобным козлом отпущения для людей, которые отдают приказы.
— Вау. Это такой циничный взгляд на мир.
Он приподнимает бровь, на его губах появляется легкая улыбка.
— Ты, как никто другой, должна это понимать, поскольку ты ко всему относишься с сарказмом.
— Сарказм не делает меня циником.
— С твоим мрачным чувством юмора, это так и есть.
— У меня нет мрачного чувства юмора.
Он поднимает руку и показывает ее мне.
— Видишь это?
Я хмурюсь.
— Что?
— Чернота, покрывающая мои руки, когда я случайно касаюсь твоего юмора.
— Не смешно. — Я борюсь с улыбкой, пробегая пальцами по его татуировке. — Что это значит?
— Мой разум — моя единственная клетка.
— Это прекрасно, особенно в сочетании с японским. Кто-нибудь перевел их для тебя?
— Нет.
— Так ты сам перевел это? Это впечатляет. Обычно люди вытатуируют на себе всякие неправильные вещи. Я могу говорить за японский, но я слышала, что это случается и с арабским.
Он приподнимает бровь.
— Я правильно говорю по-японски?
— Совершенно верно. Когда ты их набил?
— Когда мне было восемнадцать.
— Хотела бы я быть достаточно храброй, чтобы тоже что-то набить.
— Мы пойдем вместе и сделаем одинаковые татуировки.
По какой-то причине эта идея не кажется мне такой уж безумной. Я прижимаюсь к нему, и по моей спине пробегает холодок. Он такой теплый, и я имею в виду не только физически.
В нем есть что-то такое, что я постепенно узнаю. У него черно-белый взгляд на мир, но он ведет себя так, как будто он серый. В каком-то смысле он имитирует чувства, которых у него нет, и я нахожу это совершенно очаровательным. Является ли это защитой или механизмом преодоления? Или, может быть, он действительно антисоциальный.
В любом случае, все, чего я хочу, — это узнать о нем побольше, потому что, по-видимому, его образ все это время вводил меня в заблуждение. Когда я снова вздрагиваю, он тянется за своей курткой и набрасывает ее на мою наготу.
— Хотя жаль прятать свои сиськи.
— Ты сексуальный наркоман? — Я шучу.
— Может быть. Кто знает? — Он приподнимает плечо, как будто это обычное явление. — А теперь вернемся к твоему любимому правосудию. Ты все еще веришь в это?
— Ага. Я верю в концепцию, что посеешь, то пожнёшь.
— Разве это не карма?
— Еще одна форма проявления справедливости.
— Почему?
— Почему что?
— Почему ты веришь в справедливость?
Я облизываю губы и чувствую, как мои стены медленно рушатся. Может быть,
