Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
гулял лесными тропками. Отец запомнил одну его особенность: как только подали еду, все вокруг перестало для него существовать, он уткнул глаза в тарелку и ел с такой жадностью, что никто не отважился его ни о чем спросить.
Тетушка Кейт рассказала, что много лет назад, живя в Бостоне, познакомилась с одной из сестер Готорна – очень приятной дамой, настолько же приятной, насколько и ограниченной. Эта самая сестра рассказала, что женитьба преобразила брата, ведь прежде он вел жизнь затворника, вынуждая домашних оставлять еду у порога его запертой комнаты. Днем он не выходил на воздух, сообщила тетушка, и видел солнечный свет только сквозь маленькое оконце своей комнаты. Он редко гулял по улицам Салема, где они жили, и всегда по ночам. Сестра Готорна рассказала тетушке о его многомильных прогулках вдоль моря, о блужданиях в сумерках по спящим улицам Салема. Вот так он проводил время, резюмировала тетушка Кейт, и таковы, судя по всему, были его самые сокровенные моменты соприкосновения с жизнью. А еще, зловеще прибавила тетушка Кейт, по словам сестры Готорна, за свои литературные труды Натаниэль не получил ни пенни.
Тут Генри-старший поинтересовался мнением Уилки и Боба, поскольку оба учились в Санборне вместе с Джулианом, сыном писателя. Даже Уилки, который редко лез за словом в карман, смог сообщить лишь, что Джулиан очень славный парнишка. А Боб объявил во всеуслышание, что до сих пор считал Готорна-старшего каким-нибудь священником, и вообще, по его, Боба, мнению, писательством занимаются одни женщины.
Мать до сих пор хранила молчание. Она прервала дружный смех, сообщив, что знакома со всеми сестрами Готорна и те рассказали ей о травме, полученной Натаниэлем во время игры в мяч. Травма причиняла ему сильную боль, и несколько лет из-за этого он не мог двигаться и лежал в постели. Видимо, именно это заточение, сухо сказала она, и привело его на писательскую стезю.
Генри отыскал Перри, чтобы обсудить с ним книгу и поделиться тем, что он выяснил о ее авторе, и оказалось, что Перри известно куда больше. Совсем недавно Натаниэль Готорн много путешествовал по Европе, в частности по Англии и Италии. Мало того, он, вопреки предположениям отца Генри, вовсе не деревенщина, а серьезный художник, очень начитанный, повидавший мир, чуть ли не самый изысканный и светлый ум Америки. Остаток лета, отведенный Генри и Перри для подготовки к поступлению в Гарвард, они увлеченно читали и перечитывали книги Готорна и были почти неразлучны, ежедневно делясь впечатлениями.
В то первое лето война казалась неестественно далекой. Даже соседство полевого госпиталя в Портсмут-Гроув ничуть не приблизило ее. Им сказали, что они могут навещать выздоравливающих солдат, покалеченных вояк, лежавших в парусиновых палатках или в наспех сколоченных грубых бараках, навещать как наблюдатели, чуть ли не туристы. Плывя на колесном пароходе вместе с Перри, Генри не знал, что он скажет, сможет ли отвести взгляд от ран или ампутированных конечностей. По прибытии в госпиталь его первым делом поразила тамошняя тишина. Перри и Генри не знали, куда податься, к кому обратиться, да и нужно ли обращаться за разрешением. Поскольку к ним так никто и не подошел, они коротко переговорили с небритым солдатом, сидевшим в одном исподнем на бревне у палатки. Голос у солдата был мягкий, но тон – довольно безразличный, а его глаза – казалось, энергия в этих глазах полностью иссякла. Он не имел ни малейшего желания вдаваться в какие-либо подробности, только и сказал, что они вольны разговаривать, с кем хотят, и ходить, где вздумается. Они замялись, не зная, как им завершить разговор, и Перри дал солдату монету, которую тот, озираясь, не видит ли кто, торопливо припрятал.
Больные, полумертвые солдаты лежали неподвижно, краем глаза следя за двумя юношами из Ньюпорта. С самого начала Генри поразило, какими молодыми казались большинство из них, такими беззащитными и неопытными. Когда они с Перри разделились и в одиночку ходили среди коек, он почувствовал величайшую нежность и сострадание и отчаянное желание утешить их. Он ожидал открытых ран и окровавленных бинтов, но вместо них увидел в основном лихорадку и инфекции. Он поворачивал туда, где глаза, следившие за ним, казались восприимчивыми, где человек не метался в жару, в беспамятстве и где враждебность не казалась нестерпимой. Поначалу Генри старался не говорить слишком много, чтобы его голос или интонация вкупе с его манерой держаться и одеждой не показались оскорбительно богатыми, но вскоре стало ясно, что это не имело особого значения, во всяком случае, не влияло на тот застенчиво-настороженный прием, который он встречал у каждого солдата, к которому подходил.
Один из них оказался моложе его, белокурый юнец с ясными голубыми глазами, совершенно лишенными страха или опаски. Генри вежливо спросил у юноши, как тот был ранен, а потом наклонился поближе, чтобы расслышать ответ. Сперва паренек ничего не ответил, только головой покачал, но потом, словно продолжая некий прерванный разговор, заговорил о том, что не почувствовал, как пуля вошла ему в бедро, вообще ее не чувствовал, повторил он, словно в этом только и заключалась его проблема. Не более, чем укус насекомого, сказал он, и, только когда он опустил руку и коснулся места укуса, ногу пронзила ужасная, жгучая боль.
Юный солдат сказал, что ему страшно надоело ждать: сидишь и ничего не делаешь, сперва прикажут маршировать туда, потом маршируешь обратно, а кругом только слухи и ничего не происходит. Зато теперь ожидание закончилось, но уж лучше бы оно не кончалось.
Генри заверил паренька, что тот непременно поправится, но солдатик никак не отреагировал – ни согласием, ни отрицанием. Он научился стоически переносить тяготы и невзгоды, подумал Генри, что так не вяжется с его юностью. Страдание каким-то образом проникло в его дух и обосновалось там, неутоленное, непреклонное. Генри поинтересовался, знают ли родители паренька, где он сейчас и что он потерял ногу. Он хотел было спросить, не нужно ли ему отправить письмо или еще какую весточку, но так и не решился. Было очевидно, что, если инфекция не пройдет, парню предстоит еще одна операция или он вообще умрет, и для Генри, хотя он и пытался вести разговор естественно и мягко, была непостижима спокойная отвага этого солдатика, его подспудная готовность к тому, что произойдет.
В конце, не придумав ничего другого, он предложил раненому солдату деньги, которые тот принял молча. Еще Генри записал для него свой адрес на случай, если ему что-то понадобится после выздоровления. Солдат взглянул на запись и кивнул без улыбки. Генри не
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
