Возденешь очи к небу —Не видишь ясный день,А только землю. Значит,Молись ему, злодей,И алую коронуНа голову надень.Строчки песни повторялись, закольцовывались, и алебастровый великан принялся раскачиваться, извиваться, скручиваться. Музыка – ритуал, способный преобразить как певца, так и слушателя. Руки и тело великана рассекали воздух – он как будто одновременно испытывал боль и смеялся над ней. Музыка не останавливалась, Хайнс снова и снова повторял: «И алую корону на голову надень». Ноты закольцовывались, пожирали друг друга.
Великан умалился – не могу объяснить как. Только что его лысая макушка задевала крышу шатра, и вот он уже размером с обычного мужчину – сократился, съёжился, убыл, как луна, затих в tempo ritardando. Обе Амойры пропали в дыму.
Алебастровый мужчина извивался и дрожал в медленном гавоте, двигаясь с маслянистым, скользким изяществом; с него без конца шёл снегопад талька – или пепла? Теперь он стал маленьким, а его пенис опал и съёжился, как у статуи эпохи Возрождения. Теперь он уменьшился до размеров мальчика. «И алую корону на голову надень». Теперь на месте великана извивался гнусного вида младенец, и его плач пронзал музыку. Теперь там извивался змей.
Червь.
Мертвенно бледный опарыш.
Теперь ничего.
Песня сошла на нет и уступила тишине. В шатре клубами валил дым.
Секунда молчания, и чей-то крик: «Пожар, пожар!». Свет изменился, стал ярче. Жар.
Разбилось стекло. Всё поле зрения залил жёлто-оранжевый свет. Теперь жар сильнее, ближе. Шатёр горел.
Ко мне вернулась способность двигаться. Я встал и позвал Кролика – ответа нет. Кругом – масляный чёрный дым, он щипал глаза и царапал лёгкие. Позади вход в холщовый шатёр горел ярким пламенем, посреди которого ещё стоял опорный шест – под ним разбилась керосиновая лампа, оставив лужу огня.
Охваченная пламенем крыша зашевелилась, опускаясь, и мной овладела паника. Воздев руки над головой, точно давно покойный житель Помпеи на одной из римских мозаик, я стал проталкиваться к заднему входу в шатёр, откуда в этот мир пришли две Амойры и напудренный алебастровый великан. Меня хватали чьи-то руки, повсюду гремела какофония голосов, но я чувствовал себя в одиночестве – ни Хайнса, ни его чад, ни их инструментов.
Я вслепую вырвался через задний вход, откуда появился великан с язвами, и, вытянув руки перед собой, на ощупь поплёлся в огненную тьму. Тут я ощутил на себе, своём лице, удары чьих-то рук, мир покосился, я накренился вперёд и, кувыркаясь – зад выше головы, – упал в воду. Утратив опору под водой, я не понимал, где верх, а где низ, и снова почувствовал чьи-то руки.
