– Она не успокаивалась, а я так хотел помочь. Сказал, давай пойдем в милицию. Она как будто не слышала. А потом развернулась и просто ушла. Понимаешь? Взяла и ушла. Я… потом еще звонил, приходил. А она улыбалась и говорила, что все нормально, ничего не надо делать. И говорить никому тоже не надо.
– И ты послушался…
– Мне было шестнадцать, – прошептал Рафа.
Все просто, понятно и оттого – еще более невыносимо. Ветер снаружи снова разошелся, запел, засвистел, и от него сорвался и упал в костер водопад из капель. Костер недовольно вспыхнул, затрещал, но быстро успокоился.
– А тогда, на крыше? Ты знаешь?
Рафа отрицательно помотал головой. Сглотнул и сказал:
– Но я знаю, почему она спрыгнула.
Я молча ждала, когда он продолжит. Вера уже исчезла. Напротив с несчастным лицом сидел мой отец.
– Весной я еще звонил ей, уговаривал, просил прийти в себя. Хотел помочь. Но после драки со Стебельцовым мы перестали общаться. Она ушла в загул, и ходили такие сплетни, и я не мог… И вдруг летом, когда уже все горело, она снова начала мне звонить, мы говорили часами. Потом она стала приходить ко мне. Нет, не за этим. – Рафа помотал головой, поймав мой вопросительный взгляд. – Пили чай, болтали, почти как раньше. И я, помню, все время думал: только бы не пришел отец. Мне влетело бы, что она у нас дома.
Ветер снаружи заревел, и Рафа остановился, дожидался, когда он стихнет.
– А потом она стала звонить и приходить пьяная, с этих своих… ну, слышала, наверное. Я бесился, говорил, чтобы она завязывала. И в тот день, когда была эвакуация, она пришла снова. Вела себя как сумасшедшая: то смеялась, то плакала. Я взбесился, начал орать, чтобы она прекращала это все. Она спросила – как прекратить. И я сказал – да хоть с крыши спрыгнуть. Ничего такого не хотел, конечно, просто с языка сорвалось. Я не хотел… А она засмеялась и ушла.
Я молчала, не могла говорить. С каждым его словом жизнь покидала меня, оставляя вместо себя черную пустоту. Не было сил вскочить и изо всех сил ударить Рафаиля, не было сил ненавидеть его, не было сил даже как следует разозлиться.
Я подкинула в прогорающий костер пару валежин.
– Кто тебе сказал, что с ней кто-то был? Детектив? – спросил Рафа.
– Да. Говорит, было два свидетеля, в общаге. Один сторчался, второй не захотел потом ничего рассказывать. Вера шла на крышу не одна, с кем-то.
– С мужчиной?
– Да.
– Не со мной.
– Верю.
Мы замолчали, прислушиваясь к очередному порыву урагана, свисту, скрипу.
– Я часто думал, что это она мне отомстила, – произнес Рафаиль. – Забрала их. Как в ужастиках: привиделась жене, та испугалась, не затормозила вовремя…
Я покачала головой:
– Вера никогда бы так не поступила.
– Знаю, – прошептал Рафа, вытирая слезы рукавом. – Я виноват. Мы все виноваты. Ее мать сделала вид, что ничего не заметила. Я знал, Леня знал. Ты могла бы догадаться.
Во мне затрепетал слабый, неуверенный протест.
– Я тоже была ребенком.
– А потом, после того, как она… Ты сбежала тогда. И правильно сделала. А знаешь, что все говорили? Мол, так ей и надо, очередной мужик приревновал, меньше надо было таскаться…
– Хватит, прекрати, пожалуйста.
Я заплакала.
Рафа замолчал. И молчал долго, пока не прогорели последние три бревна, которые он подкинул. Тогда Рафаиль взял две валежины из кучи и аккуратно положил в огонь. Потом встал, снял с веток свою куртку, надел и ушел в темноту. Без него сразу стало сыро, неуютно, огонь перестал согревать. Я поежилась, обхватила колени и села к костру мокрой стороной, хотя следовало бы пойти в палатку и попытаться немного поспать. Но меня начинало трясти от холода при одной мысли о том, чтобы отойти от костра. Поэтому я сидела, старалась не думать ни о Вере, ни о женщине, бьющейся в тонущей машине.
– Доча, – позвал отец. Он сидел, не двигаясь, на прежнем месте. – Доча, ты меня прости, что так вышло…
Его глаза заслезились, как тогда, когда он смотрел на кабаргу.
– Ничего, пап, ты тоже поехал бы за мной. Дождемся вертолета и улетим.
Я нашла силы встать и пойти в палатку. В одной «комнате» лежал развернутый спальный мешок. Я забралась в его глубину и уснула, будто в объятиях кого-то доброго и теплого.
Снов не было. Была большая черная дыра. Я падала в нее, падала и не могла остановиться. В одиночестве я летела вниз, в дыру без дна, туда, где не было времени, пространства, воздуха, твердой опоры и людей. Я была одна, наедине с падением и своими мыслями, страхами и виной. Дыра подо мной и вокруг меня загудела, засвистела, и я проснулась.
В палатке было чуть светлее, чем ночью. Я могла различить швы на потолке и разомкнутый треугольник спального отсека. Ноги противно ныли. Вчера я забыла снять кроссовки, и мало того что они до сих пор были мокрыми, так еще и я вся перемазалась грязью – шершавые частицы земли уже присохли к лицу, груди и рукавам. Я выбралась из спальника, на коленях доползла до выхода. Снаружи был день.
У костра никого. Более того, он потух. Несколько холодных углей и зола подернуты серым. Дровяная куча исчезла. Значит, Рафа так и не вернулся с дровами. Или вернулся, но без них. Тогда где они оба? Я покрутилась на пятачке с кострищем, заглянула во вторую «спальню». Там валялась коробка с патронами. Я вдруг осознала, что мы в тайге, в самой настоящей тайге, где водятся медведи, рыси и тигры, и они, в отличие от Веры, живые и реальные и никуда не исчезли из-за циклона.
В лес вела примятая трава и сломанные сухие сучки. Надеясь, что Рафа с отцом ушли именно в том направлении, я отправилась туда. Едва очутившись в лесу за лагерем, я сразу пожалела об этом. Разумнее было бы сидеть и ждать вертолета, а не таскаться по тайге. Наверняка зверь пошел наверх. Когда поднимается вода, зверь идет наверх. Так говорил отец. Поэтому я не пошла по примятой траве, а по памяти направилась к дороге. Уже скоро серая лента с белым пунктиром появилась в просвете между деревьями.
Со вчерашнего дня ничего не изменилось. Я потянулась за телефоном посмотреть, который час, но он разрядился. Сергей наверняка еще вечером увидел новости и пытался нам дозвониться. Мы с отцом были недоступны, и я отчетливо представляла себе, как муж, волнуясь, ходит по гостиной и потирает лоб большим и указательным пальцами.
С того места, куда приводила тропа, открывался вид на перевернутый грузовик посреди дороги. Я поднялась на холм. Река внизу текла быстро, словно от кого-то убегала или за кем-то гналась, бурная, недобрая. Водовороты появлялись и исчезали. Два ряда машин и деревня на том берегу казались заброшенными, будто люди ушли отсюда несколько лет назад, хотя не прошло и суток. Окна домов смотрели черными провалами прямо в душу. Я заметила движение на одной из крыш и вздрогнула от страха. Из-за печной трубы вышла кошка. Наверное, заметила меня, потому что замерла и долго смотрела в мою сторону, а потом прошла по ребру крыши, спустилась по водостоку на низкую крышу сарая или дровяника, спрыгнула с нее и исчезла.
