котовый, пользуясь своей приближенностью к королю, добился проклятия рейхлиновского сочинения, — этот самый доминиканец выступил покровителем еврейской литературы.
По его предложению, король Франц I пригласил во Францию знатока еврейской литературы и епископа Корсики, Августина Юстиниани. Этот молодой король, который обнаружил рыцарский характер французских государей и из вражды к австрийскому дому кокетничал с неверующими турками, противоположно своему предшественнику, проявил (быть может только с виду) большой интерес к подъему знаний вообще и еврейского языка в частности. Вероятно, по предложению де Селва, почитателя Ильи Левиты, король приказал пригласить последнего во Францию, предлагая занять там кафедру еврейского языка. Нужно представить себе только, что это означало в то время. В собственной Франции уже более столетия нельзя было евреям даже временно проживать, и вот туда призван еврей не для простого проживательства там, а чтобы занять почетную должность и обучать христиан еврейскому языку. Какой переворот! Однако Илия Левита отклонил это любезное приглашение; он плохо бы себя чувствовал во Франции, будучи единственным евреем во всей стране; добиваться же допущения евреев он не был в состоянии. Вместо него, Юстиниани принял на себя задачу распространения еврейского языка во Франции. Он изучил еврейский язык, вероятно, под руководством многостороннего образованного еврейского врача, Якова Мантина. В университете в Реймсе французские студенты стали, под его руководством, коверкать еврейский язык. Когда обнаружился недостаток в учебниках, Юстиниани приказал отпечатать плохую еврейскую грамматику Моисея Кимхи. Но всего замечательнее, что в том самом Париже, где три столетия тому назад еврейские закоснелые ортодоксы, с помощью доминиканцев, сожгли религиозно философское сочинение Маймонида, «Руководитель заблудшихся», доминиканец Юстиниани приказал отпечатать (1520 г.) латинский перевод сочинения Маймонида, взваливая вину за сожжение на евреев. При изготовлении этого напечатанного перевода, обработанного на основании старого манускрипта, Юстиниани несомненно пользовался помощью Якова Мантина: но епископ Корсики умолчал об этом и выдал перевод за свой собственный труд. Обширное сочинение Левиты о библейской орфографии (Masora), которое было, за счет ученика Левиты, епископа из Лавора, приготовлено к печати, должно было, вероятно, по его же желанию, быть отпечатано в Париже, что, однако, по неизвестным причинам не было сделано. Конечно, христианские учителя еврейского языка оставались в зависимости от еврейских учителей и не могли сделать шагу без них. Когда Павел Фагий, священник-реформатор и ученик Рейхлина, хотел основать в Изни еврейскую книгопечатню, он пригласил к себе Илию Левиту. Последний принял это приглашение, так как он тогда терпел большую нужду и не находил издателя для своих словарей, халдейского и раввинского. Эти сочинения, были весьма охотно приняты Павлом Фагием, так как они, как ему казалось, доставляли ключ к пониманию кабалы, к коей так влекло христианских ученых.
Благодаря рейхлиновскому и лютеровскому движениям, столь долго пренебрегаемое изучение Библии расцвело. Иудаизм и христианство покоятся на св. Писании, тем не менее оно стало чуждо приверженцам того и другого исповеданий. Этот прекрасный памятник благодатного времени был окутан в такое множество чуждых ему одеяний, настолько засорен паутиной всевозможных, большей частью бессмысленных толкований и вообще в такой степени изуродован всякого рода прибавлениями, что его истинная ценность стала тогда неузнаваемой. Отыскивая, с помощью произвольных толкований, в св. Писании все, что хотелось отыскать, трудно было найти сущность, познать истинный смысл Библии. Христианскому населению Библия стала уже давно недоступной, ибо папы из инстинктивного страха запрещали перевод её на народный язык. Таким образом, верующие знали лишь извлечения из неё, только отрывочные тексты, и то не всегда правильные, так как часто последние были искажены неправильным толкованием. Даже священники были не совсем тверды в Библии, так как знали ее лишь из Вульгаты, её латинского перевода, где основная мысль библейских истин часто совершенно искажается неразумным и ложным толкованием. Поэтому Лютер, который в уединенности Вартбурга перевел Библию, Ветхий и Новый завет, на немецкий язык, совершил этим весьма важное дело . Лютер принужден был с этой целью, как уже упомянуто было, подучиться немного еврейскому языку и наводить часто справки у евреев. Для современников этот перевод Божественной книги был точно новым откровением; они никогда еще не слышали этого чистого голоса. Когда устранены были валы, так долго сдерживавшие живой дух Библии, оттуда повеяло на людей свежим, чистым воздухом. Классическая древность развила вкус небольшого круга лиц; еврейская же старина возродила целое поколение и научила его простым и безыскусственным житейским отношениям. Скоро Библия была переведена и на другие европейские языки; сами католики были вынуждены нарушить запрет папы и дать народу Библию на понятном ему языке; по невежеству или бесчестности они воспользовались переводом Лютера . Евреи тоже почувствовали потребность иметь св. Писание на языке тех стран, где они жили. Этому помог частью неутомимый Илия Левита, который, во время своего возвращения из Изни в Венецию, приготовил в Констанце немецкий перевод Псалмов. Бежавший из Португалии маран, Дуарте де Пинел, называвший себя по-еврейски Авраамом Уске, издал в Фераре испанский перевод.
Спрос на еврейские библии был так значителен, что Даниил Бомберг предпринял грандиозное издание Ветхого завета с комментариями Раши, Ибн-Эзры, Кимхи, Герсонида и других; к изданию была приложена и библейская орфография (масора), правильное изготовление коей было поручено знатоку в этой области, Якову б.-Хаиму: последний в своем предисловии выступил крайним ортодоксом, но позже все же перешел в христианство. Сбыта раввинской Библии был так велик, что одно издание следовало за другим.
ГЛАВА VII. Мессианские увлечения, мараны и инквизиция (1500 — 1525)
Поразительно и вместе с тем легко объяснимо, что бурное движение и судорожное потрясение, которое в первую четверть шестнадцатого века вышибло из колеи христианский мир, едва коснулось внутренней жизни еврейства. В то время, как в христианском мире произошло коренное изменение в мыслях, нравах, в духовных стремлениях и даже в языке, старое, традиционное было отчасти отвергнуто, отчасти изменено и обновлено — словом, в то время, как в христианском мире наступила новая эра, у евреев все осталось по-старому. Объясняется это тем, что у евреев не было средневековья, а потому они не нуждались и в новой эре. У них не было нужды в возрождении, им не приходилось отказываться от порочного образа жизни, исцелять язву нравственного разложения, строить плотины против высокомерия и хищничества своих духовных вождей. У них не было такой груды мусора, которую надо было бы устранить. Но отсюда вовсе не следует, что внутри еврейства все обстояло благополучно. Вследствие все возраставших страданий и ложного направления мысли, возвышающие и облагораживающие истины иудаизма были оттеснены установлениями и ритуалами. Народу недоставало внутренней
