Калюжного за плечо.
Рука террориста слабо шевельнулась.
— Кажись, живой, ваше благородие, — сказал матрос, слегка похлопывая Калюжного по щекам. — И слёзы вроде из глаз катятся…
— Да? Ну, хорошо. Присмотри за ним, пока я тут…
Сергей принялся отсыпать вещество в крышку от жестянки.
Среди вещей Малеева, которые он выкинул из рундука, был кожаный несессер с туалетными принадлежностями. Упав на пол каюты, футляр раскрылся, — выпали и рассыпались всякие мелочи. В том числе маленькие ножницы вроде маникюрных. Сейчас они лежал на полу каюты возле правой руки Арсения. И когда Антонов наклонился, ладонь убийцы как бы невзначай их накрыла. Сжала. Напряглась.
Арсений уже почти пришёл в себя. Во всяком случае, достаточно, чтобы понять, — всё кончено. Художник сумел найти и обезвредить бомбу. Взрыва не будет, а значит, император снова уцелел. Судьба благоволила ему и отвернулась от него, Арсения. Ну что ж, ему и так везло долго, очень долго…
Волной накрыла смертельная усталость. Горечь, — невыносимая, до сердечного спазма, — затопила душу, выжала слёзы из закрытых глаз. После страшной в своей нелепости гибели матери он и не плакал вовсе. Но сейчас было впору оплакивать себя. Уходящую жизнь. Джейн, которую никогда больше не увидит. Не то чтобы он боялся умереть… Просто он привык быть сильнее других. А сейчас оказался слабее. И сознавать это было невыносимо.
Шевельнув рукой, он вдруг дотронулся до какого-то предмета, — металлического на ощупь. Еле заметным движением Арсений накрыл предмет ладонью. Если ощущения не обманывали, это были небольшие ножницы. Ну да. Малеев постоянно думал о красе ногтей и возил с собой целый маникюрный набор. Должно быть, в поисках бомбы Белозёров выкидывал из рундука всё подряд…
Холодок металла неожиданно вызвал прилив сил. Если нельзя спастись, то можно по крайней мере дорого продать жизнь. При мысли об этом Арсений чуть не рассмеялся от радости.
Слегка приоткрыв веки, он увидел склонившееся над ним лицо, — добродушное, усатое.
Раздался еле слышный глухой звук.
— Ваше благо… — севшим голосом пролепетал Антонов, поворачиваясь к Сергею. Лицо его было залито кровью и белым студенистым веществом.
Из левой глазницы торчали ножницы.
Хватая воздух широко раскрытым ртом, матрос рухнул, как сноп. Лишь ноги судорожно подёргивались, словно никак не желали успокоиться, да слышен был затихающий хрип.
Не поднимаясь, Калюжный оттолкнулся от пола руками и ловко, юзом, проехал на спине к остолбеневшему Сергею. От резкой подсечки тот грохнулся, выпустив из рук жестянку. Взрывчатка высыпалась на пол аккуратной горкой.
С тихим неестественным хохотом Калюжный вскочил на ноги. Словно и не валялся придушенный, труп трупом… Страшен он был в этот миг, — с перекошенным багровым лицом, выпученными глазами, руками в крови. Следом вскочил и Сергей.
— Да будь ты проклят! — бешено выкрикнул он.
Его захлестнуло хищное желание любой ценой вцепиться в горло врагу. Свалить, раздавить, растоптать… Сергей ринулся на террориста. Крепкий удар в нос на миг ослепил, но не остановил, не помешал сбить Калюжного с ног. Тот неловко упал навзничь, но тут же, цепляясь за койку, упрямо поднялся. И вновь полетел на пол, сбитый прямым в челюсть. Схватив Арсения за бушлат, Сергей одним рывком развернул его к себе спиной и придавил коленом — зафиксировал. Тот яростно стучал руками по полу, дёргал ногами, но что он мог сделать в таком положении? Сергей вцепился в густые волосы. Теперь ничто не мешало свернуть Калюжному шею.
Хотя что-то мешало… нечто, сидящее внутри.
Сергей никогда не убивал людей. Исключением был только гатчинский бес, но убить его пришлось, спасая Настеньку и себя… И теперь, вместо того чтобы единственным движением казнить убийцу (который смерть заслужил бессчётное количество раз), Сергей сунул Калюжного мордой в кучу взрывчатки.
— Жри, сволочь! — велел с ненавистью, переводя дыхание. Жёстко придавил вторым коленом бьющееся под ним тело. — Это тебе за царский поезд… — Вдавил черноволосую голову в кучу со всей силы. — А это за Творожкова, нелюдь…
Очутившись лицом в жёлто-белом сугробе, задыхающийся Арсений невольно вдохнул едко пахнущее вещество. И почти сразу ощутил страшное жжение в горле. Животный ужас охватил его, рассудок отключился, руки заскребли пол. Лёгкие требовали хоть глоток воздуха.
Но воздуха не было. Была химическая вонь, источаемая мириадами кристалликов, которые лишь несколько минут назад должны были взорвать царскую яхту…
Раздался чудовищный придушенный вопль. Тело убийцы забилось в конвульсиях, словно он пытался сбросить с себя Сергея. Потом обмякло. Сергей, впрочем, уже наученный горьким опытом, не спешил его отпускать.
Чья-то рука твёрдо взяла Белозёрова за плечо, и знакомый голос произнёс прямо в ухо:
— Сергей, Серёжа! Хватит, брось его! Уймись, я сказал!..
Оглянувшись, Белозёров с изумлением увидел Черевина в окружении нескольких матросов и офицеров. Как же он не услышал их шагов? Хотя… не до того было, совсем не до того. В схватке он и себя-то не помнил…
Черевин помог подняться, покачал головой:
— О, Господи! Ну, тебе и досталось…
— Это Калюжный, Пётр Александрович, — с трудом произнёс Сергей, опираясь на руку генерала.
— Что? Тот самый?!
Один из матросов перевернул Калюжного. Зрелище было ужасное. Окровавленное лицо, облепленное взрывчаткой, напоминало маску прокажённого. Глаза были закрыты, распухшие фиолетовые губы потрескались. Дышал слабо и редко, с хрипом.
— Этого в лазарет, — распорядился Черевин. Посмотрел на распростёртого Антонова, из глазницы которого торчали ножницы. Мучительно сморщился. — Матроса тоже. Может, ещё не поздно… — Перевёл взгляд на Сергея. Каким-то отцовским движением, словно жалеючи, пригладил растрёпанные пшеничные волосы. — Тебе и самому впору докторов навестить. Я отведу, а ты по дороге всё расскажешь. Ну и потом тоже.
Матросы кинулись за носилками.
Сергей хотел было спросить, как Черевин сумел его найти, — на большом корабле-то… Но, опустив глаза, увидел собственные ботинки, на которых ещё остывала кровь убитого в рубке матроса. Представил, сколько багрово-красных следов оставил на яхте. Тяжело вздохнул.
Глава двадцать вторая
Спустя две недели после событий на «Державе» Сергей сидел в рабочем кабинете у себя дома, курил и листал какую-то книгу. Время от времени делал глоток коньяку из рюмки, стоявшей под рукой, закусывая нарезанными дольками лимона. Наступил вечер, и скучно было невмочь. А если говорить откровенно, то просто тоскливо. Синяки, ссадины и ушибы, полученные в схватке с Калюжным, уже зажили, так что физически он чувствовал себя хорошо. Только вот на душе было неспокойно.
А почему, спрашивается? Без всякого пафоса можно считать себя героем, спасшим от гибели судно и, главное, императора (второй раз, между прочим). Покушение сорвано, враг разбит, «гром победы, раздавайся»… Ставим точку и живём дальше, так? Так.
