А еще я не могла найти фотографию. Накануне я забрала из лаборатории отпечатанные фото из этой поездки, собиралась показать друзьям, и в тот вечер снимки остались разложенными у меня на столе. Не знаю, почему он взял именно этот снимок – наверное, потому, что я тут получилась лучше, чем на других. Тогда мне стало совсем страшно. Я была уверена, что меня и моих друзей, которые были на фото, найдут и убьют, поэтому оборвала со всеми связи. Но, судя по всему, в день преступления этих вещей у Риккардо с собой не было, иначе полиция бы меня точно нашла. Я не знаю, куда они потом делись. Андрису и сестре я сказала, что подарок деда у меня украли. Они, конечно, заметили синяки, но к тому времени прошло уже две недели, и я сказала, что упала с велосипеда, когда каталась по скалам на побережье. В то время я действительно часто каталась, у меня даже был горный велосипед, и мелкие травмы уже случались, так что это не вызвало подозрений.
А потом я узнала, что у меня будет ребенок. Ты. И хотя я могла забеременеть от Андриса, я точно, с первой секунды, знала, кто отец. Я чувствовала тебя каждой клеткой тела как что-то чужеродное, как какого-то паразита, который вытягивал из меня все силы. Я бы избавилась от тебя вовремя, но соображала не очень хорошо, поэтому не выбросила тест сразу, и Андрис нашел его. Он стал радоваться, что у нас будет ребенок, он не понял бы, если бы я сделала аборт, и ушел бы от меня. Все девять месяцев я тайно надеялась, что беременность прервется. Я пыталась избавиться от тебя – пила кофе и энергетики, поднимала тяжести, даже била себя кулаками в живот. Но напрасно – ты оказалась живучей и родилась совершенно здоровой.
Думаю, Андрис все же о чем-то догадался. Он очень радовался, когда ты родилась, а потом однажды взял тебя на прогулку, и после того, как вы вернулись, что-то изменилось. Он стал относиться к тебе как к чужой и ко мне тоже стал холоден, с работой у него не заладилось, с бизнесом тоже, и он просто дни напролет просиживал в мастерской. А я осталась наедине с тобой. Потом появилась Хэйни, и я надеялась, что, если второй ребенок будет нормальным, это спасет меня и семью, и так и случилось – Хэйни стала для нас всех лучиком во мраке, она даже полюбила тебя. А я не смогла тебя полюбить. Если бы ты знала, Сэйнн, сколько я раз я мечтала о том, что тебя просто не станет. Что однажды мне сообщат, что тебя сбила машина, или ты смертельно заболеешь, или еще что-то – и последний след Риккардо исчезнет с этой земли, а я смогу исцелиться от этого кошмара. Но с тобой никогда ничего не случалось – вместо этого погиб Андрис. А потом появилась Герцен. Она сказала мне, что таких детей, как ты, в мире много и вы несете в себе первозданную тьму. Но что, если с вами обращаться правильно, вы не опасны и вам нужна помощь – кто-то должен научить вас ориентироваться в мире и сдерживать свою силу. Тогда я окончательно поняла, что ты монстр и что я дала этому монстру жизнь. Я решила, что повешусь, когда Герцен уйдет, и рассказала ей правду. Рассказала о том, как ты появилась на свет. Никогда не думала, что открою свою самую страшную тайну почти незнакомому человеку, но что-то в ней такое было… исцеляющее. Она успокоила меня и пообещала сделать все, чтобы ты была нормальным членом общества. Я разрешила ей делать с тобой все, что она захочет, лишь бы я тебя больше не видела. Дальше ты знаешь…
Мать замолкает и долго сидит, уронив голову на руки. В тишине громко и противно щелкает стрелка настенных часов – как будто кто-то очень нервный заламывает пальцы, из кухни пахнет томатным соусом и кондиционером для белья. Густой, мягкий аромат дома окутывает меня, накрывает огромным тяжелым одеялом. Мне душно под ним и не терпится поскорее выбраться.
Риккардо дель Оро – мой отец. Странным образом меня это радует. И это многое проясняет – во всяком случае, то, что в этой семье я всегда чувствовала себя чужой.
– Те деньги, которые отец… твой муж незадолго до смерти снял со счета… Три тысячи евро. Ты знаешь, на что он их потратил? – спрашиваю я, прервав тишину.
Мать вздрагивает, трет пальцами виски, глядя прямо перед собой. Осторожно поворачивает голову:
– Нет. Андрис сказал, что вложил их в новый бизнес, что решил работать с командой подрядчиков. Я была зла на него, конечно, – мы очень нуждались в деньгах – и потом даже искала в его мастерской счета, договоры, пыталась узнать, кому он заплатил эти деньги и не удастся ли их вернуть. Но ничего не нашла, со мной тоже никто не связывался… А я была не в состоянии всем этим заниматься. Я жить не хотела, Сэйнн…
Я отворачиваюсь, когда она вытирает ладонью слезы с бледных щек. Мне ее не жаль. Она всю жизнь считала, что я – причина ее несчастий. Не брак с человеком, которому она не могла довериться и который годами просто ничего не делал, не жизнь в маленьком городке, где нет нормальной работы, тогда как тетя много раз предлагала ей переехать в Леуварден. Мать зовет меня монстром, и она права, но ведь она даже и не пыталась обращаться со мной по-человечески.
– Ты еще что-нибудь можешь вспомнить о Риккардо? – спрашиваю я. – Он с кем-нибудь разговаривал в тот вечер? К вам кто-нибудь подходил, пока вы были в баре?
– Нет. – Она снова упирается взглядом в стену напротив. – Но я помню, что кто-то ему звонил. Мобильные телефоны тогда были редкостью, и у него был с собой телефон – тонкая черная «раскладушка», безумно дорогая. Вроде бы звонок был от его босса и речь шла о каком-то испытании. Но, честно говоря, я не хочу этого знать.
Она все так же неподвижно сидит, уставившись в одну точку, когда я кладу на стол перед ней связку ключей от дома и иду к дверям. На пороге оборачиваюсь, вспомнив, как знаменитый инспектор Коломбо, еще одну вещь:
– То кафе, в котором ты работала и где вы встретились… Как оно называлось?
Мать вздрагивает и поднимает голову. Секунду мне кажется, что она ничего не скажет, но потом она отвечает:
– «Эрис». Оно тогда было новым и сразу стало модным. Даже не знаю, есть ли оно теперь.
Мне даже не надо знать адрес, хотя заведений с таким названием, наверное, немало. Именно это кафе я видела перед тем, как растянуться на асфальте. Там, в воспоминаниях, когда-то принадлежавших Риккардо, я слышала знакомый женский голос. Голос моей матери.
Кажется, я стою слишком долго, и мать смотрит на меня – сначала с вопросом, потом с нарастающей тревогой. Я быстро ухожу не прощаясь.
* * *
Отец очень следил за своим велосипедом, регулярно протирал его тряпкой, смазывал цепь и шарниры, менял изношенные детали. И его выводило из себя, когда я бросала свой детский велик где попало – иногда в траву, иногда просто прислонив к стене дома. Он не знал, конечно, что я часто так делаю именно для того, чтобы его позлить. Замыкать велосипед в Нидерландах привыкаешь очень быстро, даже если отходишь всего на минуту. За год в стране пропадает более ста тысяч железных коней, а в Амстердаме и некоторых других больших городах кража велосипеда – самое частое преступление, поэтому замок нередко стоит почти как сам байк. У отца был как раз такой – толстая металлическая цепь в виниловой обмотке и крепкая защелка. Отомкнув замок, отец наматывал цепь под сиденьем и снова замыкал, так ее почти невозможно было потерять во время поездки. Все это он долго и нудно мне объяснял, когда я получила свой первый подержанный Wheeler для поездок в школу:
