Выцветшие глаза цвета линялой джинсы смотрят на меня все так же в упор, со жгучей ненавистью.
– Ты монстр, Сэйнн. Порождение монстра.
– Не знала, что ты такого мнения о папочке.
– Заткнись! – вскрикивает она и снова делает шаг назад, но отступать уже некуда, от неосторожного движения один горшок падает и разбивается, черная влажная земля летит во все стороны. – У Андриса была только она дочь, и это Хэйни. Твой отец – Риккардо дель Оро.
Последние слова она произносит сдавленным шепотом – видимо, сообразила, что соседи могут услышать, а потом оседает прямо на землю, закрыв голову руками. Я наклоняюсь и отряхиваю с мокрых джинсов крошки земли, пока они не размазались. Я помогла бы ей подняться и войти в дом, но вряд ли она хочет, чтобы я ее касалась. Поэтому я выпрямляюсь и говорю:
– Я хочу знать все. После этого, обещаю, ты можешь забыть о моем существовании.
* * *
Мы сидим в гостиной у журнального столика – старого, с массивной дубовой столешницей и гнутыми латунными ножками в виде львиных лап. Этот стол стоял здесь, сколько я себя помнила, – говорят, он тоже принадлежал деду, он купил его у какого-то известного мастера. Стол совершенно не вписывается в интерьер из дешевой современной мебели, но он чуть ли не единственная во всем доме вещь, которая мне всегда нравилась, – есть в нем что-то дикое и загадочное.
Мать пьет воду из высокого стакана быстрыми, судорожными глотками. Мне она попить не предложила. Часы и фото лежат перед нами на столе, потом она берет снимок – брезгливо, двумя пальцами, как дохлую мышь, – и указывает на третью слева девушку с рыжей челкой и в яркой шелковой косынке.
– Узнаешь? Это я.
Да быть не может. За последние двое суток я столько раз пялилась на снимок, пытаясь хоть кого-нибудь узнать, но безуспешно. Смеющаяся красотка в открытом платье, с высокой грудью и роскошными кудрями совсем не похожа на мою мать – худую, вечно в темной невзрачной одежде и с короткой мужской прической. Я ничего не спрашиваю, ожидая продолжения.
– Я раньше часто бывала в Италии у родственников по маминой линии, а потом у друзей – учила язык, проходила практику. Иногда мы ездили вместе с сестрой, но в тот год я поехала одна и осталась на целое лето подработать. Несколько раз в неделю я работала в кафе, остальное время проводила с друзьями – бары, шопинг, прогулки до утра… Я тогда уже встречалась с Андрисом, и он пару раз прилетал ко мне в Рим, но сам в то время как раз заканчивал обучение на мастера, так что виделись мы редко, примерно раз в месяц. О женитьбе тогда уже говорили, но решили сначала накопить денег. В том кафе хорошо платили, и там часто обедала разная элита – банкиры, топ-менеджеры, владельцы дорогих магазинов. У меня чаевые иногда превышали зарплату чуть не вдвое. И интерьер там отгрохали дорогой, но вполне уютный – старинная мебель, всякие картины, безделушки на полках… Однажды днем, когда посетителей было немного, в кафе зашел молодой мужчина – дьявольски красивый, одетый в простые джинсы и черную футболку, но эти вещи явно стоили дороже, чем весь мой гардероб. Он разложил перед собой карту, и я подумала, что он путешественник или бизнесмен, но, когда я подошла принять заказ, он заговорил со мной по-итальянски. Чисто и красиво, без акцента, хотя, как мне показалось, он говорил так, будто был не из нашего века. Я подала ему кофе, он спросил, откуда я, нравится ли мне город, как я выучила язык и прочее, так обычно клеят девушек, но я как-то сразу втянулась в разговор – он просто притягивал к себе как магнит, хотелось быть рядом с ним, хотелось на него смотреть. Он казался мне каким-то не совсем реальным. Я так разболталась, что мы начали обсуждать интерьер кафе, и я упомянула, что чувствую себя тут как дома, потому что мой дед собирал антиквариат. Это его очень заинтересовало. Но мне нужно было работать дальше, он расплатился и ушел, оставив щедрые чаевые, а когда я переодевалась после смены, то нашла в кармане фартука записку: «Испанская лестница. Сегодня в 20:00». Понятия не имею, как она туда попала, но я сразу догадалась, что записка от него. Меня это должно было насторожить – я уже тогда почувствовала, что при этом человеке теряю волю. Но мне вдруг захотелось приключений. Захотелось чего-нибудь сумасшедшего, авантюрного, не по правилам, потому что в Нидерландах меня ждали только учеба и работа, скучные будни и развлечения по большим праздникам. Андрис был старше меня, любил все тщательно планировать, экономить и рассчитывать и терпеть не мог сюрпризов.
Это было третьего августа девяносто восьмого года. Я никому не сказала, куда иду. В то время я жила одна в огромной квартире, потому что родственники были в отъезде. Я встретилась с Риккардо, он галантно усадил меня в черный «Ламборджини», мы покатались по окрестностям, все было как в сказке. Потом заехали в какой-то бар – очень странное место, тоже в антикварном стиле, но более мрачное, со статуями каких-то древних божеств и магическими знаками, выцарапанными прямо на столах. Я не удивилась и не испугалась – мне все это казалось забавной стилизацией, причудами богатых, не более.
Судя по всему, это было какое-то элитное заведение, но на порядок выше нашего, только для избранных. Вокруг было полно людей, мужчины в дорогих костюмах, на женщинах – бриллианты. Никогда в жизни я не видела столько роскоши. Мы с Риккардо пили вино, говорили обо всем, он рассказал, что коллекционирует антиквариат, расспрашивал меня о деде и его коллекции, о нашей семье. Это был вроде бы приятный, интересный разговор, но меня не покидало чувство, будто я вижу себя со стороны – как актрису в театре – и совершенно не управляю ни своими движениями, ни словами. Как будто я его марионетка и делаю и говорю только то, что ему нравится.
Дальше я помню плохо – но все же не так плохо, как хотелось бы. Я выпила вроде бы не так много, но чувствовала безумную эйфорию, как будто мне дозволено абсолютно все и нет никаких пределов. Я не знаю, как мы оказались у меня в квартире, и, как только вошли, он набросился на меня, как голодный зверь. Я была в сознании, но сопротивляться не могла, даже когда он причинял мне дикую боль, рвал мои волосы, вдавливал мою голову в каменный пол в ванной так, что из носа шла кровь. Я не знаю, сколько это продолжалось – наверное, всю ночь. В какой-то момент я отключилась, а когда открыла глаза, я все так же лежала на полу, было уже утро и в квартире никого не было. У меня остались огромные синяки и ссадины по всему телу, губы были искусаны и разбиты, глаза заплыли, волосы вылезали клочьями. Но я не чувствовала боли, вообще ничего не чувствовала, как будто от меня осталась одна оболочка, как будто он, как паук, высосал из меня всю жизнь. Я провела в этом состоянии весь день – просто лежала в постели и не могла двинуться. А вечером включила телевизор и узнала о трагедии на вилле «Магнолия» – все новости были только об этом. И тогда я узнала Риккардо дель Оро. Узнала, что он мертв. И что почти все люди на вилле, сорок девять человек, погибли от его рук.
Несколько дней я жила как в кошмарном сне – просто не могла думать о том, что случилось. Что перед тем, как убить всех этих людей, он был здесь со мной. Я не выходила из квартиры, а на работе сказала, что подхватила тяжелый грипп. Я боялась, что кто-то видел нас вдвоем и меня придут допрашивать, боялась позора, того, что мое имя будет навсегда связано с именем этого монстра, которому я сама, добровольно, далась в руки, позволив делать со мной что угодно. Но больше всего я стала бояться саму себя – мне казалось, что внутри меня теперь живет какая-то дикая, бездонная тьма и она вот-вот поглотит меня. Я улетела из Рима, ни с кем не попрощавшись, и, уже когда собирала вещи, обнаружила, что пропали часы – подарок деда, его наследство. Я всегда брала их в путешествия как талисман, и в комнате они лежали на столике рядом с кроватью. Меня тогда, в таком состоянии, пропажа даже не очень расстроила, но потом я узнала, что дель Оро был помешан на древностях. Он был одержим ими и, чтобы добыть некоторые экземпляры для своей коллекции, совершил несколько грабежей и убийств, которые долгое время не удавалось раскрыть – он не оставлял свидетелей.
