Книга Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

Познать презрение к себе порой не менее важно, чем познать восхищение. И всё же любой человек стремится к гармонии, ищет её, и поиск этот порой занимает не одну жизнь.

Гармония не означает покой и умиротворение. Гармония – есть тождественность состояния души и окружающей действительности. Гармония отшельников – в аскетичном изгнании, гармония верующих – в молитве, гармония берсерков – на поле брани.

Как же часто люди пытаются насадить другим собственное понятие гармонии, тщетно прельщая окружающих тем, что им отнюдь не близко. Это деспотичное принуждение к радости встречается сплошь и рядом.

Гармония панков заключалась в протесте против норм общества, проявлявшемся через мелкие хулиганства, вандализм, курение и распитие спиртных напитков.

И самое интересное, что эти действия всегда несли групповой характер. Никому из нас и в голову не пришло бы переворачивать мусорки или писать о своей независимости на стенах в чужом подъезде: если бы эти эмоции не с кем было разделить, они были бы бессмысленными. По большому счёту, мы не верили в собственную свободу, никто из нас не чувствовал себя по-настоящему крутым, и эти крутые парни, которыми мы так хотели себе казаться, существовали лишь в восприятии окружающих.

Эго каждого из нас работает как система зеркал в Древнем Египте: каждый воспринимал себя через призму восприятия окружающих. И именно потому мы были так сильно нужны друг другу. Именно потому я больше всего на свете хотел встретить 2008 год с крутыми ребятами, в компании которых я и сам чувствовал себя крутым.

Вежливо уступив место бабушке в метро, что я делал всегда автоматически, я подумал: интересно, а что бы сказали ребята, если бы увидели это? Наверное, ничего. Ведь одно дело – выражать протест против прогнившей системы, а другое дело – в знак доброй воли уступить место человеку, которому тяжело ехать стоя. «Так или иначе, – думал я, – главное – это иметь возможность объяснить свои действия, иначе они просто бессмысленны».

Из метро я вышел на Баррикадной. Слушать панк-рок не было совершенно никакого настроения, и потому я впервые за долгое время шёл по улице без наушников.

Под ногами хрустел снег, – в ту пору мэром был Юрий Михайлович, а он не баловал жителей реагентом, разъедающим снег и заодно хорошую обувь.

Многочисленные палатки возле метро горели спектром огней, словно китайские фейерверки. В свете красно-зелёно-сине-жёлто-фиолетовых фонарей моя апатия заиграла новыми красками. По брусчатке проехал автомобиль, из окна которого струилась рождественская музыка. Я остановился и вдохнул прохладный воздух уходящего 2007 года.

Со стороны Красной Пресни вверх по брусчатке проехал красный фургончик, раскрашенный эмблемой Coca-Cola, за рулём сидел мужик в шапке Деда Мороза. Гирлянда светофора переливалась зелёно-жёлто-красными огоньками, а над всем этим, словно главная ёлка страны, пылала златом высотка Кудринской площади.

Я мерным шагом двигался к переходу под Садово-Кудринской. Прежде чем спуститься в сырой туннель, я остановился и окинул взглядом Садовое кольцо. Многочисленные машины спешили куда-то, чтобы успеть к Новому году, и злато-красные света их фар струились в двух направлениях, подобно перекатывающимся водам Стикса. Из всех московских колец Садовое – самое вычурное и строгое. Здесь полно дорогих ресторанов и бутиков. Идя по улице, можно зайти за чашкой кофе и заодно купить себе Maseratti. Садовое кольцо никогда не останавливается, оно всегда в движении – Левиафан, что пожирает свой багряно-жёлтый хвост. Я спустился в подземелье, как в утробу страшного зверя, клокотанье которой есть эхо бурлящей в нём жизни.

Я шёл по Большой Никитской и думал: когда я буду идти здесь в следующий раз, на дворе будет уже 2008 високосный год.

Мы отчего-то придаём очень большое значение времени, хотя время – есть лишь величина измерения нашей жизни. А вот самой жизни мы обычно придаём слишком мало значения и зачастую подстраиваем её под время, что так же нелепо, как пытаться потолстеть, чтобы одежда удобнее сидела на теле.

Когда я вошёл к Илюхе в квартиру, было пять часов вечера.

В восемь часов, закончив уборку, мы сели на кухне, открыли по банке пива и закурили.

– За панк-рок! – предложил Илюха.

– За панк-рок! – отозвался я.

Мы чокнулись и сделали по большому глотку.

– Вот скажи, – обратился я к другу, затянувшись сигаретой, – мы только что вылизали твою квартиру до такого блеска, что, если тебе на пол упадёт торт, я готов языком слизывать его с кафеля.

– Вполне себе в панковском духе, – усмехнулся Илюха.

– Да, весьма, – согласился я. – А вот твоя квартира, напротив, не соответствует ГОСТу, принятому в панк-движении.

Илюха рассмеялся над моей шуткой, а потом достаточно серьёзно ответил:

– Ну а что, по-твоему, у меня здесь на полу должны валяться засохшие кучи говна, из которых будут торчать затушенные о них бычки?

– Но панки ведь не приемлют такого чистоплюйства, – сказал я.

– Ну а вот тебе было бы приятно встречать Новый год в грязи? – спросил Илюха.

Я терпеть не мог грязь и вполне понимал, почему мы потратили три часа на генеральную уборку квартиры. Однако я не мог не завести этого разговора, поскольку мне необходимо было понять, почему Илюха идёт против основ панк-движения.

– Неприятно, – ответил я. – Но ведь ты же панк! Панки ведь не обращают внимание на такие мелочи, как пыль и беспорядок.

– На эти мелочи не обращают внимание панки, которые живут с родителями, – произнёс Илюха. – Если я не буду следить за чистотой и порядком, здесь очень быстро станет невозможно жить. Очень легко презирать грязь, когда вместо тебя убирается мама. Это офигеть какая удобная позиция. Но как только ты начинаешь жить сам для себя, сразу пересматриваешь своё отношение к уборке.

В дверь позвонили.

Это оказался Шрек. Он был уже не совсем трезв и к тому же привёл с собой незнакомую девушку по имени Маша. Я отметил, что Илюху немного смутило её присутствие, однако он пожал плечами и пригласил их в квартиру. Потихоньку стали подтягиваться другие гости: сначала Димка, вот-вот должна была приехать Ленор, однако её опередили Колян и Луис. Ленор приехала только в одиннадцать. Вместе с ней, к всеобщему удовольствию, была её сестра Оля. Я не разделял всеобщей радости, что девчонок у нас оказалось почти столько же, сколько парней, – это означало, что подарков на всех мне не хватит. От этого обстоятельства мне стало несколько неудобно, и лишь когда мы все уже сидели за столом, меня осенила мысль, что они тоже ничего для меня не приготовили.

Илюха, Шрек с Машей, Димка, Ленор, Оля, Колян, Луис и я собрались на кухне, возле праздничного стола. Мы все презирали систему и поэтому дружно выразили свой протест против традиций: оливье, который принесла к общему столу Оля, был предан анафеме и выброшен из окна кухни вместе с миской. Крабовый салат также было решено отвергнуть: вместо него в центре стола высилась тарелка с горой крабовых палочек.

Луис разложила мандарины по всей квартире, – они, словно ёлочные игрушки, наполняли дом цитрусовым духом Нового года. Шрек был за бармена: наливал всем желающим «крышесносящие коктейли», комбинируя в одном стакане жидкости, смешать которые осмелился бы только алхимик-недоучка. Тем временем Колян внёс свою лепту в праздничный новогодний стол: сварил относительно мытую картошку «в мундире». Оля и Ленор взяли всё, что было в холодильнике у Ильи, и, нарезав это, подали в виде салатов к праздничному столу.

Наконец, за пару минут до полуночи все набились в небольшой кухне, включили крохотный телевизор.

– Какой канал? – спросил Колян, которому достался символ семейной власти – пульт от телевизора.

– Да по хрену, – ответил Илюха. – На любом будут показывать одно и то же.

И действительно: через несколько секунд на экране появился Владимир Путин.

– Уважаемые граждане России, дорогие друзья, – начал свою речь президент.

– Он хоть раз может сказать что-нибудь оригинальное? – спросила Ленор.

– Сегодня мне хочется сказать вам особые слова… – продолжал