— Я хочу двоих, — сказала она.
Берт ущипнул левой рукой складку брюк.
— Или троих, — улыбаясь, сказал он. — Или четверых.
— Двоих, — повторила она. — Один поступит в Колумбийский университет, а другой в Колдвелл.
Колдвелл. Что-то касающееся Колдвелла. Эллен?
— Скорее всего, оба очутятся в Мичиганском, — сказал он.
— А если у нас будет только один ребенок, — продолжала Марион, — он может сначала поступить в Колумбийский, а потом перевестись в Колдвелл. Или наоборот.
Марион наклонилась и загасила сигарету в пепельнице. И сделала это гораздо более тщательно, чем делала обычно, заметил он. Перевестись в Колдвелл. Перевестись в Колдвелл… Он молча ждал.
— Нет, — сказала она, — на самом деле мне этого не хочется. — Марион никогда раньше так не упорствовала, развивая случайную тему. — Он потеряет зачеты. Перевод ведь сложное дело.
Они помолчали.
— Да нет, — сказал он, — ничего сложного.
— Разве? — спросила Марион.
— Я не потерял никаких зачетов.
— А разве ты переходил из одного университета в другой? — удивленно спросила она.
— Да. Я же тебе говорил.
— Нет. Ты мне ничего подобного не говорил…
— Говорил, милая, ты просто забыла. Я сначала учился в Стоддарде, а потом перешел в Колдвелл.
— Но в Стоддарде училась Дороти!
— Знаю. Эллен мне говорила.
— И ты был с ней знаком?
— Нет. Эллен показала мне ее фотографию, и я вспомнил, что видел ее на лекциях. По-моему, я тебе говорил об этом, когда мы встретились в музее.
— Нет, не говорил. Я бы запомнила.
— Так или иначе, я учился в Стоддарде два года. Неужели ты не…
Он не договорил, потому что Марион закрыла ему рот поцелуем. Это был очень пылкий поцелуй — она словно искупляла свой грех сомнения.
Через несколько минут Берт посмотрел на часы.
— Наверно, надо идти, — сказал он. — Я хочу за эту неделю хорошенько отоспаться. Боюсь, что на следующей такой возможности не будет.
Видимо, Лео как-то узнал, что он учился в Стоддарде. Так что ничего серьезного не грозит. Ничего! Может быть, небольшая неприятность, может быть, не дай бог, застопорится свадьба, но опасности никакой нет, ему никто не может предъявить серьезных обвинений. Разве есть закон, запрещающий ухаживать за богатой девушкой?
Но почему это всплыло так поздно? Если Лео хотел его проверить, почему он этого не сделал раньше? Почему сегодня?.. Объявление о свадьбе в «Нью-Йорк таймс»… ну конечно! Его увидел кто-то, кто учился в Стоддарде. Сын кого-нибудь из друзей Лео. «Мой сын учился в Стоддарде в то же время, что и ваш будущий зять». И Лео прикинул: Дороти, Эллен, Марион — охотник за богатыми невестами. Он сказал про это Марион. На этой почве они и поссорились.
Черт, если бы он упомянул Стоддард в самом начале! Но это было бы безумие — у Лео сразу возникли бы подозрения, а тогда Марион прислушалась бы к его словам. И надо же было этому всплыть сейчас!
Но одни подозрения не дадут Лео оснований действовать. А у него наверняка один подозрения; старик не мог быть уверенным, что Берт знал Дороти, да и Марион не пришла бы в такой восторг, когда он сказал, что не был с ней знаком. А может быть, Лео не все сказал Марион? Нет, он бы попытался ее убедить, он бы использовал все имеющиеся у него доводы. Значит, Лео не уверен. Может он как-нибудь проверить свои подозрения? Как? Студенты Стоддарда, которые знали Берта, все уже на четвертом курсе. Вспомнят ли они, с кем дружила Дороти? Могут и вспомнить. Но сейчас Рождество. Все разъехались на каникулы. До свадьбы осталось лишь четыре дня. Лео не удастся уговорить Марион отложить свадьбу.
Надо просто сидеть, не рыпаться и надеяться на лучшее. Вторник, среда, четверг, пятница… суббота. В худшем случае станет очевидно, что он гоняется за богатыми наследницами — ничего другого Лео доказать не удастся. Он не может доказать, что Дороти не совершала самоубийства. Он не сможет найти револьвер на дне Миссисипи — на него уже, наверно, нанесло метров пять ила.
А в лучшем случае свадьба состоится в срок. Что тогда сможет Лео, даже если студенты Стоддарда что-нибудь припомнят? Развод? Признание брака недействительным? И для того и для другого у него недостаточно оснований, даже если ему удастся уговорить Марион потребовать развода, а это маловероятно. Что еще? Может, Лео попробует от него откупиться…
Не такая уж плохая идея… Сколько согласится заплатить Лео за освобождение дочери от авантюриста? Наверно, порядочно.
Но конечно, не столько, сколько Берту с течением времени принесет Марион.
Хлеб сейчас или пирожное завтра?
Добравшись до дому, он позвонил матери:
— Надеюсь, я тебя не разбудил? Я шел от Марион домой пешком.
— Нет-нет, милый. О Берт, она чудная девушка! Сплошное очарование! Я так за тебя рада!
— Спасибо, мама.
— И какой прекрасный человек мистер Кингшип! Ты обратил внимание на его руки?
— А что в них особенного?
— Они такие чистые! — Он засмеялся. — Берт, — она понизила голос, — они, наверно, ужасно богаты…
— Наверно.
— Эта квартира… как в кино. С ума сойти…
Он рассказал ей о квартире на Саттон-Террас, где они собирались жить с Марион («Погоди, вот увидишь ее…»), и о намеченном визите на медеплавильную фабрику.
— Он меня повезет туда в четверг. Хочет, чтобы я знал что и как.
К концу разговора она сказала:
— Берт, но что стало с твоей задумкой?
— Какой задумкой?
— Из-за которой ты ушел из университета.
— А, этой… Из нее ничего не вышло.
— Да? — разочарованно сказала она.
— Знаешь крем для бритья? — спросил он. — Нажимаешь кнопку — и вылетает струя, как сбитые сливки.
— Ну?
— Ну вот, я хотел это запатентовать. Но меня опередили.
Она сочувственно вздохнула:
— Какая жалость… Ты об этом никому не рассказывал?
— Нет. Просто они это придумали раньше меня.
— Что ж, — сказала она, — такое случается. Но как жалко. Такая прекрасная мысль…
Когда они кончили разговор, он пошел в свою комнату и лег на кровать. У него было отличное настроение. Плевать он хотел на Лео и его подозрения! Все будет хорошо.
Да, не забыть бы — надо, чтобы в брачном контракте предусмотрели пенсион для матери.
Глава 10
Проехав Стамфорд, Бриджпорт, Нью-Хейвен и Нью-Лондон, поезд ехал на восток по южной границе Коннектикута между плоской заснеженной гладью слева и плоской водной гладью справа; он был похож на составленную из отдельных сегментов змею, изнутри которой пассажиры бездумно таращились в окна. Проходы между сиденьями и площадки были переполнены — все куда-то ехали на Рождество. Гордон Гант стоял на площадке и, глядя в запыленное окно, развлекался, считая щиты с рекламой рыбных котлет. «Придумал же я себе развлечение — как раз для Рождества!»
