объясню. Ваш отец обо всем рассказал мне сам. Зачем же мне говорить неправду, какой смысл? Знаете, Род, тем, кто знает, что в их роду были случаи безумия, особо гордиться нечем, и, чтобы скрыть это, они начинают уходить от ответов, иногда лгать, только бы не открывать правду. Но они никогда не лгут своему врачу, даже в том случае, если их визит напрямую никак не связан с психическими отклонениями в семье.
— Доктор, все это для меня чрезвычайно важно, чрезвычайно! А можно найти доказательства этого, например получить свидетельство о смерти или какой-нибудь другой документ?
— Можно, но надо подождать до завтра, когда начнет работать муниципальная служба записи актов гражданского состояния. Я думаю, что смогу кое-что выяснить прямо сейчас, коль скоро это имеет для вас такое большое значение. Ваш отец рассказывал, что ее оперировал доктор Класснер. Сейчас он уже старик, но до сих пор остается блестящим нейрохирургом и иногда даже сам оперирует. Если мне удастся застать его дома, я…
— Вы собираетесь ему позвонить? Прямо сейчас?
— Конечно, Род. Именно сейчас.
К этому времени Эгглстоун уже покончил с едой и ждал, пока доем я, чтобы мы могли перейти к десерту… Он встал и направился в вестибюль, где стояла телефонная кабина. Я видел, как он вошел туда.
Я уже не мог больше проглотить ни кусочка и отодвинул от себя тарелку. Наконец он вышел из кабинки и вернулся к столу; я внимательно смотрел ему в лицо и пытался угадать, удалось ли ему узнать что-нибудь новое.
Доктор сел за стол и очень спокойно начал рассказывать:
— Я разговаривал с Класснером, и он очень хорошо помнит этот случай, потому что она была первой его пациенткой, умершей на столе во время операции. Как я вам уже сказал, речь шла об опухоли на одном из полушарий мозга. Так что в этом отношении у вас не должно быть никаких сомнений. И откуда только у вас могла появиться мысль, что она страдала безумием? Ведь когда она умерла, вы были таким крошечным, что ничего еще не могли ни понять, ни даже запомнить.
— Это Арчи мне сказал, — и я рассказал доктору о том, что передал мне мой брат.
— Ему тогда, наверное, было лет шесть или семь, и поэтому совершенно естественно, что он может кое-что помнить. И то, что он вам рассказал, тоже правда, ваша мать страдала от провалов памяти, она забывала иногда об элементарных вещах, были даже случаи, когда она просто не слышала, что к ней обращаются с чем-то. Класснер мне сказал, что однажды она пыталась покончить с собой. Но все это было до того, как она начала лечиться у него и удалось поставить ей правильный диагноз. После попытки к самоубийству ее отправили в частную клинику — вовсе не психиатрическую лечебницу, — но, конечно, в клинику для душевнобольных, из-за чего, очевидно, и родилось предположение, что она страдала безумием. Все это продолжалось до тех пор, пока у нее не начались сильные головные боли, да такие, что она даже кричала во время приступов. Вот тогда, после серьезного обследования, и был поставлен другой, уже правильный диагноз, то есть врачи пришли к заключению, что подобные симптомы вызваны вполне физической причиной: давлением опухоли на мозг. Тогда пригласили Класснера, и он подтвердил диагноз. Он сразу же назначил операцию, но, к сожалению, было слишком поздно, и спасти ее не удалось. Еще он сказал, что если бы эти жуткие боли проявились с самого начала заболевания, то верный диагноз был бы поставлен значительно раньше, до того как опухоль достигла таких размеров, что стала практически неоперабельной.
Я тяжело вздохнул.
— Род, все это означает, что вы, считая, что у вас есть наследственная предрасположенность к безумию, мягко говоря, сильно заблуждались. Эти боли, как и другие симптомы, вызванные опухолью, передаются по наследству так же, как, скажем, перелом ноги.
Я поднялся и вдруг почувствовал слабость в коленях. Положив на стол деньги, я попросил доктора:
— Пожалуйста, прошу вас, заплатите по счету, доктор, и извините меня. Мне срочно нужно позвонить одному человеку.
Он попытался вернуть мне деньги, но потом, пожав плечами, согласился:
— Хорошо, вы оплатите наш ужин, а я не возьму с вас за медицинское обследование.
— Медицинское обследование, доктор, совсем другое дело! Говорю вам совершенно прямо, что вы имеете право взять с меня сколько пожелаете за ту информацию, которую вы сегодня сообщили, и этого все равно будет мало.
Я не стал звонить из ресторана: мне было необходимо хоть несколько минут на обдумывание того, что я услышал… Может быть, я воображал о себе слишком много, может быть, сделал неправильные выводы… Но я решил попробовать… попытать счастья.
Начал накрапывать дождь, но мне было все равно, я не замечал ничего вокруг. Примерно с квартал я шел пешком и довольно быстрым шагом, но больше ждать не смог — просто боялся думать об этом дальше — и, войдя в вестибюль какой-то гостиницы, направился к телефону.
Позвонив, я попросил соединить меня с номером Робин и услышал ее спокойный и несколько серьезный голос:
— Кто говорит?
— Это Род. Мне необходимо срочно поговорить с тобой. Это очень важно, слишком важно, чтобы соблюдать сейчас весь дипломатический этикет. Ты не собираешься выходить?
— Род, я не знаю, что там у тебя, но мы… мы никогда не должны с тобой встречаться. Ну поверь мне, пожалуйста. Я не должна была впускать тебя в свой дом, когда ты пришел в первый раз.
— Я должен тебе кое-что сообщить. Если ты мне не веришь и не хочешь, чтобы я приехал к тебе, мы можем встретиться в любом другом месте, где тебе будет угодно, лишь бы мы могли поговорить. Если хочешь, мы встретимся в вестибюле какой-нибудь гостиницы, где всегда много народа.
— Пожалуйста, не упрашивай меня!
— Слушай, у тебя на двери цепочка. Открой дверь и не снимай цепочку. Так я смогу поговорить с тобой прямо на лестнице. В любом месте, только не по телефону.
Несколько секунд она молчала, а я напряженно ждал. Больше я не мог ей сказать ничего. Наконец раздался ее голос:
— Хорошо, Род, приходи.
Ни тени радушия в ее словах не было, она произнесла их сухо, но, собственно говоря, почему я должен был ожидать с ее стороны радости?
Я отправился на стоянку искать свою машину. Смеркалось, и дождь начинал усиливаться.
Припарковав свой «линкольн» рядом с домом, я по мощеной дорожке направился к входу. Дождь припустил еще сильнее. Войдя в дом, я поднялся
