Поддержал меня Чуга, а все прочие с ним согласились.
Ближе к вечеру, когда мы с ней уже шли домой, вернее Ира шла, а я её провожал как благовоспитанный ухажёр, внезапно всплыли события, не случившиеся нынешней ночью. Аж до мурашек и холодного пота. Для меня лично:
— Мишка, а ты мне снился этой ночью.
— Ага.
— Чего «ага»! Правда, снился. Только не какой ты сейчас, а взрослый. Но я сразу поняла, что это ты. — Было видно, что девушке было непросто решиться на этот разговор. — А чего ты не спрашиваешь, что мне снилось?
— Да я и так знаю. Это же я снился, так что в теме.
— Во ты идиот! Тогда не буду рассказывать. Раз ты и так всё знаешь…
Мдя, если сказать мягко, то я слегка от всей этой замятни прифигел, но тем спокойнее и циничнее веду себя. И кстати, совершенно не могу вспомнить, как я выглядел в том своём сне про похождения призрака. В зеркало не гляделся, ноги… Да были какие-то ноги, но не скажу, пацанские или взрослые. Даже про одежду ничего не могу вспомнить — в каком виде я себе снился и в каком она могла меня видеть в своём сне.
— Алло! Мишк, чего молчишь?
— А что, надо говорить? Про сон? Я такой тебе: давай по головке поглажу. А ты такая одеяло скидываешь, типа всю гладь.
Это тело уже не то тело, какое было в сентябре. А Ирка не Корней. Так что шансов попасть по мне портфелем у Долгополовой не было. Совсем. Если бы я не поддался. Ну хочется девушке засандались сумкой по мне, пускай лупит.
— Чего ты всякую чушь говоришь! Не было этого ничего!
— Ну не было, значит не было. И трусиков с маечкой не было. Да?
— Были. Я ночнушки не люблю, они в ногах запутываются. И ногам всё время жарко. Ты чего, правда меня во сне видел?
— Нет, конечно. Это ты меня видела, а я снился тебе. Скромно и качественно.
— Корчагин, тебе кто-нибудь говорил, что с тобой невозможно общаться?
Вот, блин, поговорили. Если со мной невозможно общаться, то чего они все лезут? С ногами в душу. Я просил кого-нибудь вообще вкручиваться в мою жизнь⁈ Мне нормально! Мне одному нормально было! Ладно, Дмитрий, успокойся. Даже если ты сейчас Михаил, всё равно успокойся. У тебя новая жизнь, новый шанс вырасти нормальным человеком, а не самовлюблённым уродом… «Это кто урод⁈» Тихо, всё нормально. Доведи спокойно девушку до подъезда.
— Миш, ты что, обиделся?
— Да ну. Просто подумал, что ты отчасти права. Я немного дикобраз, у меня иголки, так что прижиматься ко мне опасно. Ну или просто больно.
— Ёжик ты, а не дикобраз. Дай, я тебя в щёчку поцелую. Мордочки у ежей не колючие?
— Пока нет. Не боишься, что увидят?
— Ой, да ладно! И так уе все говорят, что мы с тобой ходим. И вот. Мне понравилось во сне, как ты меня гладил.
Дверь подъезда оглушительно хлопнула, оставив меня один на один с мыслями и чувствами. Погодите, тогда не один на один: их дофигища в башке, это я один. Самый главный вопрос — что это было? Сон или не сон? То есть… Запутался. Мой сон был чисто сон, который влез в Иркин сон? Или я на самом деле шлялся привидением и влез в её сон? А потом я заснул, и утро с рассказом матери про Мишку мне приснилось? Или я сейчас сплю? Или я вообще умер, а это не я, а моя душа в Чистилище. Последний вариант самый забавный, обычно это самое учреждение как-то иначе изображают. Как место, где можно пострадать душой и заодно почистить карму, провести работу над ошибками. Хм, забавная мысль. Это моё существование можно назвать страданием? С роликами, блэк-джеком и одноклассницами.
'Ленин, партия, комсомол!
Секс, наркотики, рок-н-ролл!' — нет, слишком смело, такое петь нельзя. Даже запершись в туалете, нельзя. Фу-фу-фу! Запираться в школьном туалете с инструментами — глупее мысль не придумаешь. Вы спросите, с какого перепугу мои мысли так кидает от вечного и о душе к репертуару ансамбля? Потому что я большой мальчик, я уже умею прекращать думать о том, о чем лучше не думать. Домой по снежку, который скоро растает, небось. Ноябрьский снег часто сходит. Даже когда неделю лежит, ты такой думаешь -всё, зима! А он раз, и растаял!
Дома меня ждали. И не с пустыми руками:
— Мишка, танцуй!
— Чего, письмо пришло?
— Ха! Чтоб я такие письма каждый день получал! — Лицо отца светилось радостью и гордостью. Это чего такое у него произошло в жизни?
— Не письмо, а лучше? Телеграмма?
— Опять мимо! Перевод тебе пришел из «Комсомольской правды»! Пока почта не закрылась, иди получать. Хочешь, я с тобой схожу.
— Хочу. Только там документ нужен, удостоверяющий личность.
— Комсомольский билет возьми. Там и фото твоё есть.
— Точняк! Я тогда раздеваться не буду?
— Не раздевайся. Мать! Мы на почту, скоро будем!
— Давайте быстрее, а то остынет всё! — Раздалось из кухни. И тоже весёлым голосом. Они так деньгам радуются или за меня рады? Вообще-то да, повод для радости неплохой — сто семьдесят рубликов на дороге не валяются. А если где-то валяются, то меня на той дороге нет. И родители тоже по ней не пошли.
— Здравствуйте, вот! — Сую в окошко на почте квиток извещения о переводе и комсомольский билет, замирая от волнения. А ну как скажут, что док у мент не канает? Ждать два года, пока паспорт выдадут?
— Явился не запылился. Люсь, потеряшка объявился! Чего так долго шёл, деньги лишние?
— В смысле? Как только извещение пришло, я как штык.
— Да? А прошлый перевод кто будет получать, товарищ корреспондент? Или надо было его возвращать отправителю?
— Прошлый? Не было от вас никаких квитанций.
— Не было. Все говорят «не было». Может, на самом деле этот обалдуй не всё разносит? Ладно, я фамилию твою помню, заметная фамилия. А по другим как быть. Стой, сейчас тот перевод подниму. — Женщина куда-то ушла, а потом достаточно быстро вернулась. — «Моделист-конструктор», «Комсомольская правда», тебя прямо засыпали гонорарами. Юнкор что ли? Или настоящий внешкор?
— Да пока так, серединка на половинку.
— Ага. Стой, это не за ту статью про нашу школу? Ты написал?
— Я.
— Ну тогда всё понятно. С тебя автограф. Вот тут ставь подпись, и вот тут тоже расписывайся, писатель. Триста двадцать рупчиков и двадцать одна копейка. Не боишься?
— Я батю с собой взял.
— Молодец! Пересчитывай и освобождай окошко.
Это просто бомба! Такие деньжищи, влитые в семейную экономику… Алё! Мы так не договаривались! Не всё разом в семейную экономику, да⁈ мне часть на жизнь! Блин, не надо было с отцом идти. Так бы второй перевод зажал. Грехи мои тяжкие…
— Михаил, на твоём юном лице все твои мысли и эмоции читаются как лозунг вон на том плакате.
— В смысле?
— Переживаешь, что меня с собой взял?
— Да я что… Я просто не ожидал. Внезапно как-то всё получилось.
— Где вас такому учат, сын?
— Ты про что? — Я не успевал следить за поворотами отцовской мысли.
— Ты мне сейчас вроде ответил, а по сути ничего не сказал. Вывернулся, что называется. Не бзди, сын!
— Не бзжу. Не бдзжу. Тьфу!
— Давай мы маме про второй перевод ничего говорить не будем. Уговор: если она спросит, то мы ей всё честно расскажем. А если про два перевода разговора не будет… Мы же не выскочки.
— Это из «Чука и Гека»!
— Молодец, в классике разбираешься. Я ж понимаю, как нужны в твоём возрасте карманные деньги и возможности, которые они дают. С этой своей девушкой встречаешься?
— Да. Ирка Долгополова. Из нашего класса.
— Тоже из млекопитающих? — Хорошее настроение отца не смог испортить даже второй денежный перевод. — Ты, главное, поаккуратнее общайся.
— Понял, пап. Пестики-тычинки, ранние связи, нежелательные беременности, венерические заболевания. Если хочешь, можешь провести лекцию.
— Но уже опоздал?
— Точно! — Теоретически подкован полностью, допущен до практического вождения.
— Ха-ха-ха! Молодчага! Главное, с места третью не втыкай. Аккуратно трогайся. Маме доложу, что половое воспитание с тобой провёл. Угу?
Народ, а жизнь-то налаживается! Идем с отцом, хохмим, дома обед ждет праздничный по поводу моего первого гонорара… Надо с Евсюком вопрос дожать, название для школьной группы придумать. Определиться наконец со школой. Если в семье отношения устаканятся совсем, то может и нет смысла свинчивать после восьмого? А публикации можно набрать и в районных газетах. Если писать, писать много, звонко и по существу. Я не я буду, если не заставлю заметить своё перо редактора. Ну и отец поможет,
