Каждый день танец с мулетой. С обязательными фигурами, чтобы публика могла оценить мое мастерство. «El Natural»[19]— короткая юбка и длинная нога в туфле на шпильке, выставленная вперед. «El Derechazo» — я наклонилась, надевая туфли, чтобы ты мог вспомнить мои ягодицы. Вспомнить все, что было потом. И резкий разворот с уколом глазами, как шпагой. Чтобы ты знал, я смеюсь над тобой! «Pase De Pecho» — прозрачная ночная сорочка с кружевом понизу, чтобы чуть-чуть скрыть то, что быку видеть не дозволено. Чтобы раздразнить, разъярить до потери самоконтроля. И укол шпагой — я заметила твой жадный взгляд! Вспомнил все, что было потом? Ты еще не сдох, скотина? «Trinchera» — обнаженная в ванне, когда ты не ждал, и укол шпагой — я заметила твой жадный взгляд! Вспомнил все, что было потом? Ты этого хотел? Получи! Получи! Получи! Ты еще не сдох, скотина?
Какой мне выбрать способ убийства? Я не хочу «Volapie». Убить обессиленного, стоящего на месте быка? Скучища! Такое представление не сочтут выдающимся, и я не получу два твоих уха и хвост. Может, «Recibiendo»? Мне остается только спокойно ждать, прижав правой рукой к груди мою дочь. Ты сам придешь к своей смерти, напоровшись раззадоренным, жадным, неутоленным сердцем на шпагу. Сдохни, скотина! Но «Recibiendo» слишком примитивно. Я хочу ристалищ кровавых и беспощадных. Потому выбираю «Al Encuentro». Это зрелищнее, это страшнее, это захватывает, публика такое любит. Мы оба несемся навстречу друг другу, рассекая горячий, густой воздух, полный испарений адреналина. Под стотысячный рев кровожадной, распаленной толпы. У тебя большие рога, я постаралась. Уж поверь! У меня остро заточенная шпага из неверности и неприступности. Мерзкая смесь для раззадоренного, озлобленного мужчины. Бесись, пока еще не сдох, скотина! Бесись!
Если мне не удастся свалить тебя шпагой, я использую меч с крестовиной у конца лезвия — descabello, чтобы перебить тебе хребет. Переманю свою дочь. Я успею. Она мне улыбается. Она меня уже слушается. Ты этого не знал? Но я не буду добивать тебя puntilla, как положено в таких случаях. Я хочу! Слышишь? Хочу доставить тебе лишних мучений! Хочу, чтобы ты корчился от невыносимой сердечной боли так, как корчилась я! Понял, скотина!
Близится Пасха. Все тавромахии проводят во время ферий[20]. Их приурочивают к большим религиозным праздникам. У нас не Испания. Я хочу, чтобы ты сдох уже к Пасхе. Ни к чему осквернять Светлое Христово воскресенье твоей богопротивной тушей. У нас не Испания, но я хочу успеть воскреснуть в Пасху. Хочу стать счастливой именно в этот день. Бог мне поможет. Слышишь, скотина? Ты слышишь? Тогда бесись, пока еще есть твое время!
Я уже вижу. Я вижу! Как восторженная публика выносит меня на плечах, вопя одной стотысячной глоткой. Неся меня кругом почета по всей арене. Топча лужи твоей бычьей крови. Все ноги в твоей крови! Все! Я умою лицо твоей кровью! Заберу твой последний вздох! Выпью залпом! Как шампанское! Я буду смаковать твою смерть, твои корчи, пока ты не сдохнешь. Ты уже смердишь мертвечиной! Чуешь? Ты чуешь твою смерть? Сдохни, скотина!
Апрель, а такая жара. Как в преисподней. Есть невозможно. Дышать невозможно. Спать невозможно. Меня мучит бессонница и жажда. Каждую ночь. Я хожу на кухню пить воду прямо из крана. Чтобы немного себя остудить. Чтобы облиться холодной водой и смочить ночную сорочку. Кровь несется во мне бешеным потоком, извергаясь всеми вулканами мира. Я чувствую жженый базальт на своем языке, пересохшем от жажды твоей крови. Я чувствую адский пепел горстями в моих руках. Я засыплю им твою бычью голову, когда ты сдохнешь. Скотина!
Не могу спать, хочу пить. Сил нет от жажды.
Я не стала надевать тапочек и босиком пошла на кухню. Зачем я взяла стакан? Я так не делала ни одну ночь. Зачем? Я выпила ледяную воду из крана одним жадным глотком и вдруг услышала шум. Обернулась и увидела бешеные, налитые кровью глаза. В темном углу, у окна. Чего я испугалась? Не ждала, что бык выбежит из загона? Зачем вздрогнула и не удержала стакан? Стакан упал на плиты пола и разбился. Вдребезги. Порезав мне большой палец на ноге. Почему я вскрикнула? Мне даже не было больно!
Ты окружил меня битым стеклом, как жертвенным кругом. Не войти, не выйти. Зачем я села на стул? Боялась собственной крови? Ты прошел по битому стеклу босыми ногами. Я видела, как блестят твои ногти светом луны. Тебе разве не было больно? Или быки, приготовленные к закланию, не чувствуют боли? Ты пил мою кровь из пальца своими бычьими твердыми губами, опустившись голыми коленями на битое стекло. Ты так меня хотел? Больше страха? Больше боли? Больше жизни? Больше смерти? Чего ты хотел?
Зачем ты взял меня на руки? Чтобы я положила голову тебе на плечо? Чтобы я вобрала твой запах и задохнулась собственной памятью? Ты касался моей голой кожи своими пальцами. Зачем? Чтобы заколдовать меня, слепую неслепую, их линиями, как азбукой Брайля? Ты целовал меня своими губами. Для чего? Скажи, для чего? Чтобы я решила, что во мне все еще живет их тетива? Ты проткнул меня рогами, я застонала от наслаждения. Я забыла, чего хотела я. Совсем забыла. Дочь забыла! Дочь забыла, проклятая я! Все забыла и проиграла.
— Ты меня хочешь! — торжествующе засмеялась я.
— Я много чего хочу, — ответил ты. — Но ты в моей жизни не главное.
И ты ушел, а я осталась на простынях в крови из твоих и моих резаных ран. В лужах крови, выброшенной из наших жадных, ненавидящих сердец. На простынях, пропахших потом нашей жадной, безумной любви. Я осталась, порванная твоими рогами, растоптанная твоими ногами, искусанная твоими зубами, в синяках от твоих твердых губ. Как портовая шлюха. Как продажная девка. Как последнее отребье. Без сил, без сердца, без души.
Я не пошла на работу. Мне нужны были силы, а они не вернулись. Утром мы прошли мимо, не задев друг друга взглядом. Я проиграла. Моя душа опять заболела. А дочка мне не улыбалась. И не слушалась меня. Мне просто хотелось в это верить. Вот так моя душа опять заболела. И я снова согнулась.
У тебя нет другой женщины. Я сразу это поняла. Это легко понять. Ты меня жаждал, алкал, вожделел. Так не бывает у сытых. Так бывает у голодных. У тех, кто голодал всю свою жизнь. До цинги, до кровотечений из десен, до крошева из зубов. Я не верю твоим словам. Я торжествую. Понял? Я считала нашу последнюю ночь своим поражением, а теперь поняла. Это моя победа. Всухую.
Ты меня любишь. Даже сейчас. Это легко понять. Ты сам сказал. Проговорился. Знаешь, как ты меня назвал, сам не заметив? Мой подсолнух. Помнишь? Я спросила, как ты понял, что любишь меня? Ты ответил, что влюбился с первого взгляда, а понял, увидев меня в платье с подсолнухами. Ты сказал, твоя жизнь после была точно во сне. Жарком, бесконечном, полуденном сне. И подсолнухи. Везде одни подсолнухи. Ты видел их во всем и всюду. В реальности и в сновидениях. Поля подсолнухов до самого горизонта. Других мужчин с охапкой подсолнухов. Меня в объятиях другого мужчины. Тебя распаляло до неистовства. До сумасшедшей, кровожадной ревности. Даже к отцу моему ревновал. Ты же сам это сказал. Под сумахом. У затопленного древнего города Баласагун. Помнишь? Ты же сам говорил, что был точно в бреду. Подсолнухи — как наваждение. Бесконечное, неизлечимое, горячечное. Ты спать не мог. Ни минуты. Сам сказал. Помнишь?
