– Налей соточку.
Ботвинник трясущейся рукой налил, и Знахарь сказал:
– А теперь выпей. Смотреть страшно, как тебя колбасит!
Ботвинник послушно выпил.
Знахарь сказал:
– Ну вот, теперь – другое дело. Будь здоров!
Ботвинник закивал, и Знахарь, облокотившись на стойку, спросил:
– У тебя память хорошая?
Ботвинник опять закивал, и Знахарь, огорченно покрутив головой, посетовал:
– Это плохо. А может быть, у тебя все-таки плохая память?
Ботвинник собрался было опять затрясти головой, но Знахарь сказал:
– Да ты не кивай, ты словами скажи!
– Плохая память, очень плохая, – просипел Ботвинник, задавливая не желавшую проходить куда надо ядовитую водку.
– Вот и хорошо. И когда тебя будут спрашивать о нас…
– Ничего не помню. Сразу дали по голове, и ничего не помню.
– Молодец, – похвалил его Знахарь и, повернувшись к алкашам, уважительно покачал головой: – Вот люди! Спокойны, как мамонты.
– Дай закурить, – хладнокровно просипел синяк.
Знахарь восхищенно покрутил головой и бросил на стол перед ним едва початую пачку «Мальборо».
– Кури на здоровье, – сказал он.
Алкаш достал из пачки сигарету и недовольно поинтересовался:
– А зажигалку?
В это время Мурзик, заскочив в темную кладовую, вытащил из кармана мобильник и нажал на кнопку. В темноте засветились кнопки, и, набрав номер, Мурзик, подпрыгивая от нетерпения, прижал трубку к уху. Услышав ответ, он заговорил громким шепотом:
– Слушай, Рыжий! Мы к Ботвиннику заехали, а тут пришли какие-то быки и всех положили. Я один остался. Сижу в кладовке.
Из-за двери послышалось:
– И тебя сейчас положим. Открой, Володенька…
Засова на двери не было, и Мурзик понял, что ему пришел конец.
Он бросил трубку и, выхватив из кармана «макаров», наставил его в темноте в сторону двери.
Дверь, тихо заскрипев, приоткрылась на несколько сантиметров, и по полу кладовки прокатился какой-то предмет. Мурзик понял, что это граната.
– Суки, падлы! – только и смог он вспомнить в такой важный в его жизни момент.
Через несколько секунд в тесной кладовой прозвучал удар грома. Дождя не пошло, но в Мурзике появилось от тридцати до пятидесяти лишних дырок, и на полу все-таки образовалась лужа. Она была черного цвета, и ее не было видно в темноте. Проходя мимо открытой двери, через которую было видно сидевшего на полу у батареи Садовского, Тимур спросил у Знахаря:
– А с этим что?
Знахарь взглянул на человека, из-под задравшейся штанины которого был виден протез, и ответил:
– Менты освободят.
Они вышли в зал, и Знахарь сказал:
– Все, поехали отсюда.
Тимур отпер входную дверь, и они стали подниматься на улицу. Навстречу им на ступени шагнула какая-то помятая личность, направлявшаяся вниз, к Ботвиннику в гости.
Тимур встал у личности на дороге и недобро сказал:
– Закрыто. Переучет.
Личность развернулась и уныло побрела в другое место.
Сев в машину, Знахарь внимательно посмотрел на Тимура и сказал:
– А ты вообще ничего. В форме.
Тимур довольно ухмыльнулся и ответил:
– Сам знаю. Трогай, извозчик!
* * *
Литерный поезд мчался в столицу без остановок.
Подпрыгивая на стыках, покачиваясь на стрелках, пролетая мимо полустанков и степенно минуя крупные города, пробирались в Москву пять вагонов: четыре плацкартных со спецконтингентом и купейный с десятком офицеров.
Поначалу Фима каждые два часа заглядывал к «перевернутым». Все-таки первый выезд… Кто знает, как поведут себя те, кто жил в придуманном мире и после проведенной над ними процедуры еще ни разу не выбирался в свет.
Но зомби вели себя абсолютно спокойно. Они получили специальную психологическую установку на это путешествие. И их эмоции, реакции и чувства были слегка заторможены до самого приезда в Москву. Они валялись на полках вагона, иногда поднимаясь, чтобы сходить в сортир. Потом возвращались и вновь впадали в «наведенный» анабиоз. Беспокоиться было не о чем. Впрочем, кроме молодого лейтенанта, никто ни о чем и не беспокоился.
Накануне вечером сопровождающие офицеры выдали каждому биороботу по пятьдесят законных граммов водки для поддержания виртуальной чувствительности, да и сами к горячительному приложились основательно. И теперь они с самого утра кучковались по трое в купе, собираясь опохмеляться. Фиме об этом и подумать было тошно.
Пользуясь тем, что в распоряжении десяти человек был целый вагон, Фима нашел свободное купе и растянулся на нижней полке. Только он прикрыл глаза и собрался задремать, как в купе ввалился соскучившийся майор Капитанов. Его так и звали – Капитан-Майор. Поставил на стол две стопки, закадычную фляжку и вытащил из кармана бутерброды с красной рыбой.
– Липа моя сделала, – с пьяной гордостью сообщил он.
Фима только покривился втихаря, но от КапитанМайора это не укрылось.
– Не понял, юноша! Что ты рожу такую скорчил? Что ты против Липы имеешь?
– Я против выпивки и бутербродов. Плохо себя чувствую, – пояснил Гена. – А против Липы я ничего. Даже наоборот…
Прикусил язык, но слово уже вылетело, и к нему прицепился пьяный начальник.
– То есть как – наоборот? Она тебе небезразлична? Может, тебе хочется ее трахнуть? А? Мы можем это устроить. Эта сучка только рада будет. – Он заводил сам себя. – Или ты с ней уже спал? Успел, сукин сын?…
Тут Капитан-Майор попал в самое яблочко.
Справедливости ради следует сказать, что с женой Фиминого начальника спали все кому не лень, а главное – ей самой было не лень спать со всеми подряд.
Фима уже давно свыкся с мыслью, что он, как и все прочие лейтенанты, трахнул жену собственного начальника, и глядел ему в глаза совершенно спокойно. Более того, еще недавно он намеревался при случае повторить развлечение, потому что его плоть уже заскучала по удовольствию, доставленному темпераментной зрелой женщиной.
Но вот к прямой постановке такого вопроса он оказался не готов. И сказать правду, и лгать в глаза – было одинаково неловко.
И он, не умея сделать выбор, замялся.
Далеко не глупый майор моментально просчитал ситуацию.
– Вот оно как, значит… Вот же ненасытная дырка! С кем угодно готова завалиться! Ну погоди, блядина!…
И он, проигнорировав принесенные им же стопки, запрокинул голову с поднесенной к губам фляжкой. Фима оцепенело наблюдал, как движется кадык Капитан-Майора, и лишь одна мысль оформилась в гудящей, как пустой котел, голове:
