— Э-э-э, паря! — сказал мужик. — Лучше всего было тогда, когда оттель я уже сбежал, а досюдова еще не добрался. Не пахал тогда, не сеял, не жал — не гнул спину от рассвета до заката. Лишь ел, спал, да по сторонам глазел. Каждый день видел новые места, а не одну свою деревню. Баба моя как шелковая была — добрая, ласковая, и не ругалась совсем: видно, побаивалась, что я ее ненароком потеряю по дороге. А что до разбойников — они везде разбойники; что энти, лесные, что благородные. Мой прежний барон был куда как богат, а милосердия у него не хватило бы и на стертый медяк. Случалось, что у меня в закромах не оставалось ничего, помимо дохлых мышей. Здеся не так, здеся все подчистую не выгребают. Зато опасности вечные от лихих и от нечисти, и за дочками только гляди. Не убережешь — попортят, а то и уведут. И ладно б насовсем увели: с каждым уводом одним ртом меньше, и приданое готовить не надо. Так ведь натешатся и бросят через год-другой, а ты потом девок куда хочешь, туда и девай. Такая вот, паря, жизнь крестьянская — забот, неприятностей разных и трудов много, а отрады мало. И все ж таки я ее люблю. Сам бы подался в разбойники ради гульбы, странствий и вольной жизни; да не лежит у меня к разбою душа. А нравится мне смотреть, как жеребята резвятся на лугу, как поднимаются всходы в полях и наливаются потом колоски. Ради того и терплю невзгоды, и усилия прилагаю, не богатство на старость зарабатывая, а горб на спину. Тебя заставь каждый день за скотиной ухаживать и в земле ковыряться, так ты, глядишь, засохнешь со скуки. А для меня ничего милее нет.
Через три часа тряски по проселку мы выехали на тракт и почти сразу оказались у таверны, во многом напоминавшей «Сухую гавань». Тоже неказистой постройки, тоже засека вокруг… Только куплей-продажей здесь командовал не распорядитель, а сам хозяин по имени Глен. Сперва он разобрался с обозом. Затем обратил внимание на меня.
Я сказал, что в узле, и выразил желание продать все амулеты и седло. Глен развел руками и ответил, что больше половины городской стоимости за амулеты не даст. Шибко уж распространенный товар в Гинкмаре, ты понимаешь? А в город их еще доставить надо, и продавать придется мелкими партиями, чтоб цены не уронить… Я согласился на половину и спросил хозяина, не одолжит ли он мне лошадь, чтобы добраться до «Сухой гавани».
— Одолжу, — сказал Глен. — Только с сопровождающим. А значит, тебе придется оплатить уже двух лошадей и услуги проводника. Я ж знать тебя не знаю…
— Пойдет, — перебил я. — Мне все равно нужен кто-то, кто разведал бы обстановку в таверне, прежде чем сунусь туда. Видишь ли…
И я рассказал про Игана, присовокупив, что не имею представления, получено ли в «Сухой гавани» предупреждение о нем. Глен страшно заинтересовался и пообещал, что дополнительной платы за разведку не потребуется:
— Такие вещи мне и самому необходимо знать. Шпион, говоришь… Хорингера… Ладно! Сейчас оценим амулеты — и сразу езжай, если не хочешь сперва поесть.
— Поем свое, пока идет оценка.
Глен призвал помощника, и они принялись перебирать побрякушки вендиго, а я пристроился рядом и расстегнул седельные сумки. Спустя полчаса стал богаче на семьдесят восемь золотых, не считая платы за седло. Помощник привел лошадей, а следом явился и проводник: хмурый нескладный парень сорок первого уровня.
Кони хозяина «Трех дубов» оказались не так хороши, как у Игана и Дона. То двигаясь неторопливой рысью, то пуская животных галопом, мы добрались до «Сухой гавани» только к вечеру. За несколько сот шагов я спешился и пошел дальше лесом; дойдя до места, с которого был хорошо виден проход в засеке, засел в кустах. Вскоре меж башен показался проводник и махнул рукой, подавая знак. Я покинул укрытие и подошел к нему.
— Иган сбежал, — сказал парень. — Рудж хорошо подготовился, собрал лучших людей из обслуги и постояльцев, но гадский шпион извернулся и утек.
— Пойдем, угощу ужином, — предложил я.
— Не, обратно поеду. Надо успеть в «Дубы» до темноты.
В обеденном зале меня тут же заметили Меченый и Мэлори.
— Вы свиток сберегли? — спросил я вместо здрасте, когда они подбежали ко мне.
— Конечно, — ответил каторжник. — Мэлори зажала его меж двух дощечек и хранила так аккуратно, будто это Великое чумное проклятие или огненное заклинание мощностью на полкоролевства. Что за пергамент такой? Почему его сворачивать нельзя?
— Это, знаешь ли, очень личное, — сказал я. — Нет в нем ни скрытых проклятий, ни другого чего. Самая обычная весточка. Просто я дал себе слово, что сохраню птичку живой.
Меченый на меня посмотрел внимательно, понимающе кивнул и потащил за стол. Мэлори щелкнула пальцами, вызывая официантку, и уселась с нами. Подошел Рудж.
— Крепким орешком оказался этот твой Иган, — сказал он мне. — Не сумели мы его взять. Думаю, он каждую секунду был готов к тому, что его раскроют, и не расслаблялся. Потрепал нас хорошо. Мы с Мэлори совсем обессилели на лечении раненых, а Карея так вообще пришлось воскрешать. Зато Шлима нашли и похоронили по-человечески. Славный когда-то был моряк!
За ужином Мэлори по моей просьбе рассказала о весточках. Оказалось, для серьезных посланий их никто не использует, потому что малышек слишком легко бьют совы и коршуны. Не только на больших расстояниях, но и на малых. Разве что юные ромео, вздыхая под окнами своих джульетт, отправляют весточек с клятвами любви и верности до смерти. И глупые сентиментальные джульетты потом рыдают над пеплом самоотверженных птичек, ценою жизни донесших им пылкие признания. А утерев слезы, строчат ответные писульки…
— Точно не скажу, — неуверенно закончила Мэлори. — Но мне кажется, весточки для того и предназначены. Первоначально их создали для быстрого обмена короткими сообщениями. А когда выяснилось, что надежную связь они обеспечить не способны, посвятили их богине жертвенной любви Агапэ.
Выходило, что Дон меня обманул. Он вовсе не собирался позволять мне передать в таверну хоть слово. А чтоб меня успокоить, подсунул самое слабое из связных заклинаний в уверенности, что оно не сработает.
А оно взяло и сработало. Вопреки всему. Весточка со своим третьим уровнем улетела оттуда, откуда я едва выбрался с пятидесятым, преодолела немаленькое расстояние до «Сухой гавани» и среди ночи принялась долбить клювиком в ставни комнаты Мэлори. И не прекращала, пока та не проснулась и не открыла…
Весь вечер я только ел и пил. Больше ничего полезного не сделал — лишь скинул Мэлори маршрут до дуба с дуплом, в котором остались временно забракованные амулеты вендиго. Они дешевле тех, что я сбыл в «Трех дубах», и еще придется отстегнуть за доставку. Но лишние деньги — они никогда не лишние.
— Утром кого-нибудь пошлю, — сказала Мэлори. — С ценой тоже разберемся. А на сегодня о делах забудь. Ты переутомлен — и грязен как свинья из лужи. Выдам тебе чистую одежду, а свою отдай прачке. Броню — в чистку. Сам — мыться!
Уже затемно я ввалился в свою в комнату и грохнулся на кровать. Не соблазнят меня сегодня ни рыжие колдуньи, ни прекрасные эльфийки. Не испугают ни старшие официантки, ни ископаемые гоблинши с кухни. Беспробудно проспав двенадцать часов, я со скрипом поднялся, забрал из-за двери кадушку для умывания, поставил ее на табурет и с наслаждением сунул голову в воду.
