Прием сработал. Эрик мгновенно оттаял, уселся и посадил меняна колени. Я стала нашептывать ему тихонько, что я уже принимала препарат, чтоумею с ним обращаться, что ничего плохого со мной не случилось. А если этосделает Эрик, то злодейка обязательно почувствует неладное, и кто ее знает, чтоеще выдумает.
Эрик слушал меня благосклонно, думаю, потому, что ему былоприятно ощущать мои губы у своего уха. Я поднялась, налила ему чаю, а себеминеральной воды. Эрик выпил чай и посмотрел на меня строго:
— Нету нет и нет! Я не могу тобой рисковать!
— Уже, — кротко ответила я, показывая на пустойстакан, — я это уже сделала.
Действительно, порошок заранее был у меня отмерен в стакане,так что я просто развела его минералкой и выпила на глазах ничего неподозревающего Эрика.
— Так будет лучше, — мягко проговорила я, но Эрикрезко отвел мои руки и отвернулся.
Мы долго сидели молча. Казалось, время совсем остановилось.Минутная стрелка приклеилась к черной отметке и не собиралась двигаться покругу. Тишина стала густой и тяжелой.
И тут я увидела, что Эрик бледнеет той самой бледностью,которую я замечала всякий раз, когда в его сознание вторгалась чужая воля.Тотчас же в ровном гудении ветра, зазвучавшем в моем мозгу, послышалсянеразборчивый напряженный голос. Различала только отдельные слова, потому чтоголос этот был адресован не мне, а Эрику. Но по самой интонации — повелительнойи жесткой — я поняла, что Эрику сейчас внушают, что он должен сделать завтра вбанке.
Тогда я напрягла свою волю, собрала ее в кулак и направилавсю силу туда же — в беззащитный мозг Эрика. Я боялась, что мой противникпочувствует постороннее присутствие, поэтому старалась не облекать свои усилияв слова, я просто обволокла сознание Эрика своим сознанием, как оборачивают назиму слабые яблони еловыми ветками, я постаралась согреть его своим теплом,своим участием, своей поддержкой и при этом придать ему силы — силыпротивостоять чужому влиянию, чужой воле. Я почувствовала, будто сильный,холодный ветер пытается свалить меня с ног. Я сжала зубы от напряжения, но неотступила, не отдала разум Эрика чужому, злому сознанию. Слова моей соперницыстали слышнее и разборчивее:
«Ты запомнил все, что я тебе велела, и выполнишь все вточности так, как тебе было приказано. Сейчас, когда наш разговор закончится,ты, как всегда, забудешь его… Да собственно, тебе и забывать нечего: это ведьтвои мысли, твое решение. Ты сам хочешь сделать то, что я тебе приказала, аменя нет и не было, ты ничего про меня не знаешь».
Я приняла чужую волю на себя, а Эрика согрела еще однойволной своей теплоты и поддержки. Возможно, я послала ему слишком многонежности — но кто меня за это осудит? Я ничего не делала и даже ничего неговорила, а кто может отвечать за свои мысли?
И я очень хотела думать, что мне это не показалось, но Эрикответил мне встречной нежностью, благодарной, теплой волной ласки и любви…
Боясь, что наши мысли подслушают и мы сорвем завтрашнююоперацию, я приглушила свои эмоции, снова превратив сознание в мягкуюукутывающую вату, пассивно противодействующую холодному сильному ветру чужойволи. Я очень надеялась, что злодейка не почувствовала ничего необычного: ведьсопротивлялся ее воле не сам Эрик, его сознание было пассивно. Скоро япочувствовала, как холодный ветер в моем сознании стихает.., и вот всезакончилось.
Лицо Эрика порозовело, глаза были прикрыты и на губахблуждала легкая растерянная улыбка. И я поняла, что помогла ему.
Ночь мы провели, обнявшись, в легкой дреме; Утром зазавтраком Эрик почувствовал было себя неважно, видно, злодейка решила закрепитьдостигнутые вчера результаты, но сознание Эрика, защищаемое мной всю ночь, такукрепилось, что внушение, сделанное на скорую руку, на него почти неподействовало.
Он позвонил мне с работы, сказал, что все идет нормально, онсейчас едет в банк, чтобы самому отвезти платежку, а копию оставил в своемкомпьютере, так что тот, кому надо, может поинтересоваться и сообщитьзлоумышленникам, что все идет по их плану.
* * *
Бывший возлюбленный Марии Николаевны Амелиной прождал возлеее дома до вечера, но ничего не изменилось. Шторы были по-прежнему плотнозадернуты, но с наступлением темноты ему удалось заметить тонкую полоску светав комнате, да еще в кухне, где занавески были тоньше, мелькал изредка женскийсилуэт. Часов в одиннадцать он решил, что никто из интересующей его квартирысегодня не выйдет, и отправился передохнуть. Рано утром он снова занял свойпост наблюдения и ждал часа два, замерз и вымок под мелким осенним дождиком.Ничего не происходило в окнах на шестом этаже, даже форточку никто не открыл.Он хотел было уже уходить, как вдруг заметил давешнего неприятного плешивогомужчину, который вошел в подъезд, стараясь остаться незамеченным. Домофонсегодня был отключен, так как на пятом этаже шел ремонт и рабочие все времятаскали в подъезд то стройматериалы, то сантехнику, то вообще сварочныйаппарат. Наблюдатель бросился за плешивым, поднялся бегом по лестнице, но лифтобогнать не сумел, поэтому примерно между третьим и четвертым этажами толькоуспел услышать, как хлопнула дверь на шестом и женский голос что-то проговорилсердито. Через некоторое время плешивый вышел и с теми же предосторожностямивыскользнул из дома, затем сел в неброскую «девятку», подождал немного, ивырулил следом за темно-синей новой «ауди», в которую спокойно селсветловолосый мужчина приличного вида. Сами по себе эти манипуляции былиинтересны, но наблюдателя интересовала только Мария Николаевна Амелина, поэтомуон снова занял свой пост у парадной. Его терпение было вознаграждено: на лифтес шестого этажа приехала вниз дама, и сердце у бывшего разведчика замерло намгновение. Она была похожа на Марию, те же рыжеватые волосы, походка, поворотголовы, но это была не она. Воротник у пальто был поднят, и волосы причесаны так,чтобы не видно было лица. Это можно было объяснить шрамами после аварии, но,даже не видя ее лица, мужчина понял, что это не Мария. Он шел сзади наприличном расстоянии и с нарастающим беспокойством видел, как эта неизвестнаяженщина старается походить на Марию, но делает это неумело и непрофессионально.
Пройдя два квартала, дама вдруг изменила походку и пошлавперед быстрее. Это выглядело так, как будто она перестала притворяться,имитировать чужую походку и жесты, словом, махнула рукой на конспирацию. Теперьуже ничто в этой женщине не напоминало Марию. Дама перешла дорогу и села вбежевый «крайслер», стоящий в маленьком тупичке. Человек отметил номер машины —три девятки и повернул назад, к дому.
Дверь подъезда была по-прежнему нараспашку — теперь на третийэтаж носили мебель. Человек осторожно поднялся по лестнице на шестой этаж иогляделся. На площадку выходили три двери — одна квартира, судя по некрашенойеще двери, была необитаемой, на звонок в другую никто не ответил, очевидно,хозяева были на работе. Но человека интересовала третья квартира — она подокументам принадлежала Марии Николаевне Амелиной. Но где же она сама? Онприслушался — на площадке не было слышно ни звука — и принялся аккуратноколдовать над замками. Через десять минут он вошел в квартиру. Там было пусто.Квартира выглядела необжитой, это естественно, ведь Мария жила здесь всегонесколько месяцев. Он походил по комнатам, огляделся. Вот на полочке стоятбезделушки, которые он помнил еще по тем временам, когда они встречались сМарией. Вот в шкатулке серьги, что были надеты у нее в Москве, в их последнюювстречу. Он даже нашел в шкафу ее платье, что запомнил тогда. Паспорта вквартире не было, других документов тоже, но порывшись в письменном столе, оннашел старый альбом с фотографиями. Мария в юности, в театре, на Черном море…
