Привалившись к шершавой коре, Николай несколько секунд отдыхал, успокаивая сбившееся дыхание. Вытащив из кармана перевязочный пакет, на ощупь разодрал зубами оболочку, кое как промокнув кровь. Затем залег, осторожно, буквально по сантиметру выдвигая из-за укрытия ствол снайперской винтовки. Взглянул в прицел, мельком подумав, что если б ненароком заляпал линзу, так запросто отереть бы не удалось, не вода, чай. И практически сразу же заметил осторожно ползущего к пулеметной позиции егеря с прямоугольным патронным коробом в руках. Боеприпасы камраду тащишь? Нужное дело, одобряю. Только не твой сегодня день, фриц, уж больно удобно ты подставился, хоть в башку стреляй, хоть в корпус.
Липкий от начинавшей подсыхать крови палец снайпера плавно потянул спусковой крючок…
* * *
Смерти младший сержант Мелевич не боялся.
Нет, пожить-то еще немного, понятное дело, хотелось, однако ж и особенного страха перед неминуемым Анатолий не испытывал. Отбоялся уж свое, наверное. Перегорел, так сказать, причем и в прямом, и в переносном смысле. Сперва в сентябре сорок первого, когда его впервые подбили — немецкая болванка прошила моторный отсек, после чего родная «бэтушка» весело полыхнула всем оставшимся в баках бензином. Выбраться удалось только ему, благо, у мехвода свой люк, остальные остались внутри. Пока сбивал огонь с комбеза, в танке рванул боекомплект. Очнулся в госпитале, с контузией и легкими ожогами ног, так что вскоре вернулся на фронт.
Новый танк, на сей раз тридцатьчетверка, новый экипаж. Заснеженные подмосковные поля, Калининский фронт, декабрь сорок первого — январь сорок второго. Снова подбили, разворотив ходовую. Но и фрицам в том бою тоже неслабо досталось — Т-34 тогда еще ефрейтора Мелевича успел спалить три вражеских панцера и повредить еще два. Да и другие танки взвода тоже не мазали, раз за разом укладывая снаряды в цель. Расстрелянной пушечно-пулеметным огнем и раздавленной гусеницами автотехники даже не считали: устроившим засаду на одной из стратегически-важных дорог танкистам в тот день везло. До того момента, пока не прилетели пикирующие бомбардировщики. Разорвавшаяся в метре от бронемашины фугасная бомба в клочья порвала гусеницу, выворотила пару опорных катков и контузила экипаж. Второму танку повезло меньше — прямое попадание с детонацией оставшегося боекомплекта. Третий, запиравший застигнутую врасплох вражескую колонну с тыла, успел укрыться под деревьями недалекого леса и уйти. Сняв курсовой и спаренный пулеметы, танкисты почти полчаса отбивались от наседавших гитлеровских пехотинцев. К тому моменту, когда подошла подмога, в живых остался только мехвод Мелевич. На сей раз обошлось без серьезных ранений и госпиталя — уже в марте Анатолий сел за рычаги нового, третьего в его жизни, танка.
Конец весны, немецкое контрнаступление под Харьковом. Практически летняя жара и поднятая гусеницами вездесущая пыль. Мелевич снова сидит за рычагами тридцатьчетверки, с новой башней и более мощной пушкой. Три фашистских панцера против одного советского танка. Два легких и средний Pz-IV, тоже какой-то новой, не виданной ранее модификации. Легкие сожгли без особого труда, заодно протаранив неосмотрительно подставивший борт полугусеничный бронетранспортер, полный не успевших выскочить пехотинцев. Кто-то, понятно, успел выпрыгнуть наружу, когда навстречу, неожиданно для обоих механиков-водителей, как советского, так и немецкого, выскочил русский танк. Но большинство так и осталось в искореженном угловатом корпусе, с металлическим скрежетом просевшем под тридцатитонным весом боевой машины. Можно было уходить, разведка боем удалась, даже с перевыполнением плана.
Вот только командир последнего уцелевшего фашистского танка, как выяснилось в следующую секунду, так не считал. Семидесятипятимиллиметровый бронебойный снаряд разбил двигатель, заодно разворотив топливный бак. Вторая болванка вошла в борт башни. Солярка — не бензин, от первой же искры не вспыхнет, но уж коль загорится, полыхает жарко, хрен потушишь. Собственно, тушить разлившееся дизтопливо Мелевич и не пытался, почти теряя сознание от чудовищного жара, из последних сил вытаскивая через передний люк потерявшего сознание стрелка-радиста: находившиеся в башне товарищи погибли мгновенно. Он почти успел. Вот только в последний момент Васька Летунов за что-то зацепился штаниной комбинезона, намертво застряв в люке. А затем рванул порох в гильзах оставшихся в боеукладке унитаров, к счастью для мехвода не вызвав детонации самих снарядов…
В себя Мелевич пришел в тыловом госпитале. Снова контуженный, с многочисленными ожогами — но живой. Как он туда попал, выяснилось позже — ему опять повезло, ночью на незамеченного фашистами обгоревшего танкиста случайно наткнулась возвращающаяся с задания советская разведгруппа.
На военно-врачебной комиссии Мелевич, без особой, впрочем, надежды на положительный ответ, попросил отправить его в пехоту. Нет, младший сержант, разумеется, прекрасно знал, как отчаянно не хватает опытных, повоевавших танкистов. И если Родина прикажет, он, разумеется, снова сядет за фрикционы и пойдет в бой, тут без вариантов, как говорится. Вот только прежним он уже не будет — сломалось в нем что-то, надломилось. Пугала даже сама мысль, что вновь придется забираться в пропахшее солярой, порохом и горячим маслом боевое отделение.
Председатель выписной комиссии, пожилой военврач первого ранга, пристально взглянув в его глаза, неожиданно согласился, подписав необходимые бумаги. И, когда Мелевич вышел из кабинета, негромко пояснил удивленному коллеге:
— Мы в действующую армию должны опытных и обстрелянных ветеранов, способных повести за собой молодых бойцов, возвращать, а не смертников! Нельзя ему больше в танк лезть, в первом же бою и сам погибнет, и товарищей подведет. Сейчас как раз набор в морскую пехоту идет, там ему самое место…
Отстреляв больше половины ленты, младший сержант решил сменить позицию. Много ли фашистов полегло под его пулями, он не знал, однако даже не сомневался, что внезапно заработавший пулемет оказался для гитлеровцев весьма неожиданным и крайне неприятным сюрпризом. Оттого с левого фланга практически и не стреляют в ответ, видать неплохо он его подчистил. Теперь бы еще с правым разобраться, ребятам помочь. Тут всех делов-то — переползти метров на десять в сторону, вон туда, где кустарник погуще и два близко стоящих дерева почти соприкасаются стволами, образуя природную амбразуру в полметра шириной.
Выстрелов бывший танкист не услышал, лишь ощутил несколько тяжелых ударов в спину и поясницу. Тело захлестнула боль, мгновенно отнялись ноги, во рту появился противный солоноватый привкус. Что это означает, Мелевич отлично понимал — вражеские пули пробили легкое, разорвав какой-то крупный сосуд. Попытался дотянуться до пулемета, но подскочивший егерь пинком перевернул его на спину. В лицо Анатолия на миг уставился черный зрачок автоматного ствола, однако стрелять гитлеровец не стал, экономя патроны. Закинув оружие за спину, потянулся к пулемету, без особой злобы буркнув:
— Das ist alles, russisch. Und ich nehme das Maschinengewehr, der Tote braucht es nicht.[32]
