Флотилия из пяти лодок пересекала неспокойное озеро. Они шли параллельным курсом, преодолевая большое расстояние под плеск вёсел и скрип уключин. На мокром дне одной из лодок лежал Алекс, перевозили которого двое незнакомых ему исседонов. Кто везёт Таю, Алекс не знал и не слышал её, как ни прислушивался к чужим голосам, доносящимся иногда по воде.
Ползущие по небу тучи, будто огромные портьеры, много раз скрывали и открывали луну и звёзды, прежде чем лодки пристали к берегу. Четверо исседонов – двое перевозивших Алекса и двое подоспевших – вытащили его на землю и поставили на ноги. Парализованное тело Алекса начинало постепенно ему подчиняться, так что он сумел устоять и сохранить равновесие. Тут же у воды он встретился наконец с Таей, кожа которой выделялось в сумраке ночи мертвенной бледностью.
Напрягая непослушные мышцы лица, Алекс улыбнулся и по испуганным глазам Таи понял, что улыбка получилась не слишком ободряющей. Но только так мог он сейчас проявить свою любовь, и Тая, оценив это, благодарно кивнула в ответ.
Из леса, подступающего к берегу, вдруг посыпали люди. Их было много, и они всё прибывали. Вскоре на берегу собралось пятьсот или более того человек. Толпясь и оживлённого переговариваясь, они обступили пленников, разглядывая их, в особенности Алекса, с каким-то зловещим интересом. Те, кому не удавалось подойти близко, требовали от стоящих впереди уступить место, а некоторые полезли на деревья, чтобы видеть привезённых с высоты.
Фонарей не зажигали, но было не слишком темно, поскольку воды Тургояка, то ли излучая свечение, то ли отражая небесный свет, рассеивали темноту. Алекс смотрел исподлобья на обступивших его людей, замечая в их фигурах и чертах множественные физические недостатки, которые в таком количестве являлись явными признаками вырождения замкнутой кровной общины. Не составляло труда догадаться, что на пленников высыпал полюбоваться народ исседонов – в полном ли составе, или только из числа прибывших на сборище, – но от их любопытствующих взглядов по коже пробирал мороз.
Удовлетворив интерес толпы, Алекса и Таю отвели от озера вглубь леса. Распоряжался происходящим Сургон, на плече которого даже здесь висела сумка с ноутбуком. В лесу пленникам приказали опуститься на землю и привязали к двум соснам, стоящим поблизости друг от друга. Убедившись в прочности уз, Сургон обратился к Алексу:
– К тебе возвращается возможность разговаривать, так что не лишним будет следующее предупреждение: попытка не то что закричать о помощи, но даже излишне повысить голос приведёт к тому, что Гызату придётся вырвать вам языки и голосовые связки, так что будьте благоразумны. Здесь вы пробудете некоторое время, а в полночь вас отведут к месту проведения мистерии.
Действие паралитического укола заканчивалось: Алекс всё сильнее ощущал холод ветра и боль в связанных конечностях. Сургон, возившийся с ноутбуком, кажется собрался уйти – туда, где из-за деревьев пробивался свет и слышалось ликование толпы. Ещё с трудом размыкая губы, Алекс поспешил произнести:
– Сургон, не уходи, я хочу поговорить с тобой.
– Я пока не собирался уходить, – сказал тот. – О чём ты хочешь поговорить?
– О… предстоящем, о вашей мистерии.
– Я к твоим услугам.
Алекс облизнул сухие губы, собираясь с мыслями.
– Ваш ритуал… съедение людей… До сих пор не могу поверить, что происходящее является правдой, а не кошмарным сном… Ведь всё это дикость, пещерная дикость, неужели вы не понимаете?
– «Съедение людей» – некорректное выражение, – сказал Сургон, – поскольку мотивы, которые нами движут, отнюдь не гастрономического свойства: смею тебя уверить, мы не умираем от голода. Предстоящее является священнодействием, осмысленным и прочувствованным ритуалом.
– Но чего вы стремитесь им достичь?
– О, очень многого! Во-первых, как я уже говорил тебе, наш ритуал является жертвоприношением. Умерщвляя человека и вкушая его плоть, мы приносим жертву Всевышнему Богу, дающему жизнь, и задабриваем Великих Духов, следящих за жизнью.
– Но почему, если уж вы непременно хотите принести Богу кровавую жертву, нельзя сделать этого с помощью животных, как поступают другие народы? Ведь кто-то приносит в жертву быков, кто-то овец, кто-то птиц.
– Это момент принципиальный, – сказал Сургон, – поскольку во время трапезы мы желаем соединиться со Всевышним Богом, дающим жизнь. А подобен Богу только человек, а отнюдь не животное. Ибо человек, как и Бог, владеет мыслью и волей. Так что, как видишь, ни баран, ни птица здесь не подойдут. Во-вторых, – продолжал Сургон, – мы желаем соединиться не только с Богом, но и с предками, отправляя к ним жертвенного родственника и таким образом поддерживая единство рода, – ведь в тебе течёт кровь исседонов, а значит, ты наш родственник.
– Как можно поддерживать единство рода, убивая родственников?! Единство с умершими поддерживается памятью и любовью. Я знаю это совершенно точно!
– Одной памяти мало! – горячо возразил Сургон. – Необходим посланник между «тем» светом и «этим». Любви же никто отменять не собирается, и даже напротив, в подобные минуты её ощущают сильней. И вот тому пример, который тебя, как отчасти русского, славянина, заинтересует. Знаешь ли ты, что одно время у славян – возможно, у части славян, а возможно, и у всех – не было стариков? Когда человек старился, его полагалось «отправить на тот свет». В соответствие с традицией дети либо закрывали родителей в погребе, пока не умрут с голода, либо оставляли в дремучем лесу на съедение диким зверям, либо вывозили на мороз, чтобы замёрзли, либо попросту убивали дубиной. И община строго следила, чтобы отправка «на тот свет» в каждой семье совершалась неукоснительно и без отсрочек. Ты думаешь, дети тогда не любили родителей? Ещё как любили! Сохранились даже упоминания, как сын пытался спрятать своего пожилого отца. Но исключений ни для кого не существовало. И что интересно: готовя родителей к смерти, их при этом просили, чтобы, очутившись на «том свете», они похлопотали за живых. То есть никому и в голову не приходило, будто свершается нечто предосудительное. Или возьми Ближний Восток, древний Ханаан, где существовал культ божества Молоха. Поклоняясь Молоху (или совершая ритуал «молох» – учёные спорят об этом), жители Ханаана бросали в жертвенный огонь самое дорогое, что у них есть – своих маленьких детей. Можешь ты представить, чем такая жертва была для родителей?
– Но люди давно пережили подобную дикость!
– А может быть, зря пережили, – сказал Сургон. – Может быть, из-за этого связь с «тем светом» оказалась прерванной. А что касается любви, то любовь и страдания всегда идут рука об руку.
– Я чувствую в твоих словах ущербность, но не могу ухватить, в чём она состоит.
– Это из-за страха.
– Да, наверное.
Алекс и вправду ощутил сильный приступ страха. Смерть, ещё час назад казавшаяся невозможной, вдруг словно выступила из-за плеча Сургона, глянув на скорую добычу тусклыми бесцветными глазами.
– Подожди, я, кажется, понял, – постарался сосредоточиться на предмете разговора Алекс. – Любовь и страдания идут рука об руку, это так. Но вот в чём ваша ошибка. Когда любят кого-то, то стремятся избавить любимых людей от мук даже ценой собственных страданий. А когда любят себя, то причиняют страдания ближнему, не желая мучиться самому. Да, это главное: живительно не чужое страдание ради себя, а своё страдание ради другого!
