Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Они поднялись по ступенькам, оказались вровень с верхним рядом затейливо уложенных дров, и Варенька увидела прямо перед собою яркие, ра-зубранные шелками и цветами носилки, а на них… на них…
Мертвое, восковое, недвижимое лицо средь белых шелковых волн – это лицо Василия!
И тогда она поняла, что прежде не знала боли. Боль подступила только теперь – вонзила в сердце железные когти, заставила свернуться кровь, остановила дыхание… а когда, насладившись безмолвной мукою жертвы, дала ей вновь увидеть тьму и пустоту окружающего мира, Варя поняла, что пророчество Кангалиммы было верно и что оно сбудется. Сбудется нынче же.
Мысли ее вдруг сделались на диво ясными и четкими.
Василий мертв – значит, она должна умереть тоже. Ни малейшего колебания не испытывала она, и если, к примеру, вчера хоть какое-то дуновение жалости к себе, к своей молодости и красоте, к своему разбитому сердцу еще могло бы осенить ее чело, то сегодня, после бесстыдных откровений Тамиллы, Варя испытывала только одно ожесточенное желание: умереть как можно скорее. Пока та великая любовь, которая окрылила ее, вознесла, сделала подобной богине, не разбилась вдребезги, пока она не разъедена тлетворной ржавчиной оскорбленного самолюбия и не превратилась в свою противоположность – черную ненависть.
Этот погребальный костер ее мужа станет и ее могилою. Прежде она не раз слышала о сати и с ужасом, отвращением относилась к этому противоестественному обряду. Раньше Варя не сомневалась, что женщины восходят на костер одурманенными каким-то зельем; что в глубине души они мечтают о некоем чуде, которое погасило бы костер и позволило бы им спастись.
Теперь же Варя доподлинно знала, что все совершенно не так. Теперь она поняла, что женщина, готовая к сати, одурманена только пряным зельем своей невозвратимой потери; что возводит ее на роковой помост всесильное алчное горе; что одна мечта гложет сердце несчастной – поскорее отдаться пламени, поскорее избавиться от рвущей сердце боли и слиться в очистительном костре с тем, кто теперь, отныне и вовеки, принадлежит только ей, одной ей, ибо право на его безраздельную любовь она купила ценою своей жизни.
Не будет больше ревнивых, позорных подозрений! Они снова будут вместе – как прежде, как раньше! И она радостно, нетерпеливо вскрикнула, когда Нараян опустил факел, чтобы поджечь костер. Но вдруг он оглянулся, пристально посмотрел Вареньке в глаза… и ей почудилось, будто какая-то серая пыльная завеса опустилась перед ее взором, отгородив от нее и Нараяна, и костер, и Василия, окруженного переливами шелка, – и все, все, что было для нее жизнью, болью, счастьем и любовью.
* * *
Огненные языки метались по телу Василия, но он не чувствовал ни жара, ни боли. Варя, вся, с ног до головы, объятая огнем, лишь озиралась недоуменно и послушно следовала за Нараяном, который сейчас больше был похож на факел, чем на человека. Балансируя на поленьях, они двинулись к Василию.
«Ну, вот сейчас!» – подумал он, и радость, бушевавшая в его сердце, была такова, что могла бы, пожалуй, разорвать некоторые из пут, наложенных трансом… если бы у Василия было чуть больше времени. Однако миновал всего лишь какой-то миг, а Нараян с Варей уже прошли мимо него и оказались на противоположной стороне ямы. Здесь… здесь что-то вдруг произошло с глазами Василия, потому что он перестал видеть, а когда мгновенное помрачение исчезло, он не обнаружил ни Нараяна, ни Вари… ни стены огня. Прилежно сложенные дрова по-прежнему лоснились от смолы и масла, по-прежнему краснели от щедро посыпанного шафрана, а сверху, на разукрашенных носилках, по-прежнему возлежал приуготованный к сожжению бездыханный труп.
Он, Василий.
Крик павлина
– Проклятый колдун! – взревел магараджа. – Нечестивец, посмевший обмануть великую Кали, посмеяться над Агни! Держите! Держите его!
Через гору дров, через носилки прыгали один за другим стражники, и воздух взвизгивал от звука выхватываемых из ножен мечей. Магараджа, как никогда раньше, был похож на ребенка – разряженного в пух и прах капризного ребенка, который каждую минуту готов рухнуть наземь и задрыгать ногами, если не получит желаемое. Глаза, чудилось, готовы были выскочить из орбит, с губ срывались ругательства вперемежку с брызгами слюны, и какой-то неосторожный воин, осмелившийся сунуться с известием, что дерзкого Нараяна и след простыл, уже лежал ничком с перерезанным горлом: ничтожный потомок Сиваджи мастерски владел кинжалом!
Остальные усвоили урок и пока не возвращались. В воздухе реяли возбужденные охотничьи клики, раздавался удаляющийся конский топот, однако шли мгновения, стекаясь в минуты, и с каждой из них становилось яснее ясного, что все пропало…
И это понимал не только магараджа, понимало и то безжизненное, бесчувственное существо, которое лежало на раззолоченных носилках бревно бревном… если только можно вообразить бревно, в душе у которого бушует буря; если только можно вообразить бревно, у которого есть душа!
Это было все, что ему оставил Нараян: душу, способную страдать и проклинать. Правильно говорят мудрецы: пока зло не созреет, глупец считает его подобным меду; когда же зло созреет, тогда глупец предается горю.
Все, что осталось теперь Василию, – это горевать, ибо пришел час расплаты за глупость. Впрочем, час – это уж слишком громко, просто-таки оглушительно сказано. Час! Да ведь это роскошь! Правильнее будет сказать, что его минуты сочтены.
Тщетно ждать, когда закричит павлин. У Нараяна и в мыслях не было воскрешать Арусу! Это была ловушка, хитрейшая ловушка, в которую Василий не просто угодил – он бросился в нее со всех ног, чуть ли не вопя от радости, дурак!
Дурак! Кому ты поверил? И погубил себя… да черт с тобою! Ты погубил Варю. Теперь Чандра целиком во власти «проклятого колдуна», и не все ли равно, к чему стремится Нараян: к поклонению богине или обладанию женщиной – Варю не защитит никакая сила, ибо некому противостоять силе Нараяна. О, Василий помнил безжизненный, стеклянный взор, помертвевшее лицо своей жены, равнодушие к жизни и к смерти, боли, пламени… Горе ли одурманило ее, злые ли чары – неведомо, однако ясно, что теперь Нараян уже не даст Чандре выйти из его злой воли. Так змея оцепеняет жертву своим взглядом и не отпускает ее до тех пор, пока не вонзит в нее свои ядовитые зубы.
Погибло! Все погибло!.. За одно только может благодарить Василий Нараяна: в состоянии транса он примет безболезненную смерть. Да, он ничего не ощутит с того мгновения, как первые языки пламени вопьются в его плоть, и до тех пор, как от него останется лишь жирный черный пепел. Однако он сейчас дорого заплатил бы, чтобы испытать все мучения ада, все страдания, причиняемые самыми изощренными пытками, чтобы заглушить боль, которая терзала его душу, разрывала сердце, пронзала сознание безысходностью потери.
Между тем стражники постепенно начинали возвращаться, и лица у них были такие, словно каждый ежеминутно готовился подставить горло под клинок. Но, похоже, магараджа уже овладел собой, а может быть, счел, что нет смысла перерезать горло всей своей страже, теряя на этом время.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
