Ознакомительная версия. Доступно 44 страниц из 216
Елена Владимировна наивно спросила:
— А тогда зачем же менять веру? Никто вас не заставляет…
— Что такое вера? Человек думает, что если он вместо фуражки надел цилиндр, так он уже стал не тот же человек. А Бог смотрит на людей и смеется. Вот если бы я не надел цилиндр, то ваш мужик не пустил бы нас к вам… и мы не могли бы получить крестную мамашу!
Елена Владимировна весело смеялась, не углубляясь в сущность философии Абрама Ильича.
— Богу все равно, а только обидно людям. Ну, так я сказал: надо так, чтобы ни нам, ни вам не было обидно! Пусть я, как был, так и останусь, евреем, а ты, Моисей, будешь русским. Пополам! Он же все равно от своей веры отстал…
Послали девку на антресоли. Анна Михайловна встала. Елена оставила гостей и, побывавши на антресолях, сообщила, что мама просит к себе будущего крестника. Гости всполошились. Отошли в сторонку, и Абрам Ильич наскоро шепотом наставлял сына. Потом отряхнул с его пиджака приставшую ниточку и сунул в руку пачку денег:
— Аренда!., за полгода… Возьми расписку!.. Скажи почтение от отца!
Девка повела Моисея Абрамовича на антресоли, а Елена Владимировна продолжала беседовать с его отцом.
— Мой Моисей готовится на зрелость…
Опять Елену Владимировну разобрал хохот:
— А не поздно? Вашему сыну сколько лет?
— Э!.. Ему только тридцать, а у него уже пять живых и два мертвых!
— Детей!
— И только один мальчик! Надо, чтобы человек был чем-нибудь приличным. Он очень способный человек. Я дам отсекнуть руку и ногу, если он не выдержит зрелость и не будет помощником присяжного поверенного! Он уже по наукам знает как профессор! Вы слышали новость? Уже разрешили железную дорогу, и весной приедут инженеры в Алатырь… Умный человек очень будет нужен. А есть такие дураки, которые боятся железной дороги! Я помню, что мужики боялись брать у помещиков землю, когда царь приказал дать им волю… Так много на свете дураков!..
Появился с письмом в руке Моисей Абрамович, весь красный и растерянный.
— Ну что? Она благословила?
Моисей Абрамович кивнул.
— Дай сюда расписку! Кланялся мамаше от меня?
— Ну, конечно.
— Почему же ты такой красный?
Моисей Абрамович поморщился и не ответил.
— Надо, папаша, торопиться…
Абрам Ильич наговорил Елене Владимировне кучу смешных комплиментов и пожеланий. Моисей Абрамович приложился к ручке, и гости радостно и поспешно нырнули в дверь, оставивши Елену Владимировну в смешливом настроении.
Не улеглась еще пыль от уехавшей плетушки с переодевшимися у ворот гостями, не угомонились еще дворовые собаки, как подкатили бегунки с Павлом Николаевичем и Алякринским.
Елена Владимировна во всех подробностях рассказала про уехавших гостей и про свой разговор с ними.
— Мать согласилась?
— Согласилась.
— И охота ей, — раздраженно бросая шляпу на диван, произнес Павел Николаевич.
А Алякринский насупился:
— Да я не только родниться с этим Абрашкой-жуликом не посоветовал бы тете Ане, а на порог пускать его!
— Ничего не поделаешь! Слабость своего рода.
Появилась тетя Маша:
— Разве мало крещеных жуликов? Ну, одним больше будет. Эка беда!
Алякринский проехался было вообще насчет «жидов», но Павел Николаевич поморщился и попросил очень деликатным тоном:
— Иван Степанович! В нашей семье слово «жид» не употреблялось до сих пор, и мне не хочется, чтобы оно употреблялось. Мы-то ничего, а вот дети… Народ это восприимчивый. Попрошу вас воздерживаться.
V
Большую драму пережил Павел Николаевич в юности, когда жизнь, эта жестокая насмешница над всеми нашими увлечениями, вырвавши юношу из объятий мечтательного революционного романтизма, пихнула в свою неприглядную действительность и стала грубо срывать красивые одежды со всех богочтимых народнических идолов, обнажая топорно обделанное дерево. Теперь-то, вспоминая об этом далеком времени, Павел Николаевич лишь грустно улыбался, а были позади дни, когда он, приходя в отчаяние от разочарований, стоял на грани самоубийства. Попридержала его на этой грани только нечаянная встреча с девушкой, которая принесла ему новые очарования и обманы, в которых он потонул со всеми поверженными идолами. Тоска по ним тускнела и улетучивалась в образе плохих стихов, тетрадка которых до сей поры валяется в ящике письменного стола. В этой тетрадке между гимнами в честь Леночки Замураевой есть и «плач на стенах Вавилонских»[200]:
У меня была книга заветная, Я в ней правду святую читал. На страницах ее чистых, искренних, Я усталой душой отдыхал… Чьи-то грубые руки коснулися Этих чистых заветных страниц: Перепачкали грязью и выдрали, Не щадя ни идеи, ни лиц. И теперь заблудившимся путником, Как в лесу без компаса, бреду, Ни дороги, ни сладкого отдыха Я в той книге святой не найду… Почему же храню эту книгу я? Что к ней душу больную влечет? Брось в огонь! От былого заветного Сохранился один переплет…
Как-то вечером, разбирая бумаги в письменном столе, Павел Николаевич наткнулся на пожелтевшую от времени тетрадь со стихами и увлекся собственными юношескими произведениями. Прочитал и это стихотворение с оглавлением «Заветная книга». Вздохнул и печально улыбнулся. Подумал: «Не столь хорошо, сколь правдиво!.. И даже современно. А еще говорят, что не бывает пророков в отечестве своем!»
Трое пойманных на Невском студентов с метательными снарядами и четверо повешенных с Александром Ульяновым во главе, да неудачная попытка сорганизовать снова партию народников[201], повлекшая к гуртовым арестам на всей Волге, что произошли в 1887 и 1888 годах, было последнею тучей рассеянной бури[202]. Над Россией всплыло солнышко с кроткими лениво-сонными небесами установившейся надолго мирной тишины и спокойствия. Потянулись безоблачные и безветренные дни и звездомерцательные ночи, торжественное молчание которых нарушали лишь одинокие лаявшие на луну собаки, верные спутники жизни мирного населения, занявшего одну шестую земного шара…
Ознакомительная версия. Доступно 44 страниц из 216
