Князь Таврический заявил в одном своем ордере Каховскому[179], что «никакие земли не могут быть даны без моей апробации; покупать же оных не воспрещается». Но следов купли земель почти незаметно в архивных делах этой достопамятной эпохи расхищения государственной собственности: всевозможные выходцы из-за границы и из внутренних губерний Российской империи и иные проходимцы старались заполучить землю в Крыму даром, путем одной «апробации» всемогущего Потемкина. Для получения этой апробации ловкие приобретатели прибегали к разным сноровкам, рассчитанным на слабость капризного вельможи, к химерным предприятиям и нововведениям, якобы клонившимся к благу государства и к процветанию края, состоявшего под особенным его покровительством. Один, например, просит себе отвода земли, «где сам изберет» (sic), для разведения садов, пашни и насаждения деревьев; другой выпрашивает даровой земли «для разведения фаянсовой и фарфоровой фабрики»; третий — для разведения целой «апельсинной рощи» под Чатыр-дагом[180]. Какой-то польский шляхтич Любович принимает русское подданство под условием отвода ему земли в Крыму «под поселение 150 семей на собственный его кошт»; капитан Крыжановский в компании с евреем Шмулем Ильевичем берут казенный подряд на поставку поселенцев в Таврическую губернию: еврею обещано «за каждую привезенную в Тавриду девку по пяти рублев». Но где же эти фабрики, где эти апельсинные рощи, где это русское население в Крыму?!! Все это был мираж, обман, мошенничество.
А что же сталось с прежними хозяевами благодатного края, с татарами?
Фактическими обладателями земли Крымского ханства испокон века были мурзы и придворная ханская высшая челядь — капы-кулу. Остальной, черный народ хотя и считался лично свободным, но был в постоянной экономической и бытовой зависимости от своих племяначальников, родовых мурз: они собирали этих людей, как баранов, по известному числу с очага, в партии и водили их в набег на соседние, русские или польские, украинские территории для грабежей и хищничества; они составляли из них отряды для поддержания тех или иных своих требований, которые предъявляли своим ханам или агентам Оттоманской Порты. Духовные же руководители темной татарской массы, по своим расчетам, больше выражали интересы членов господствовавшей корпорации — придворных ханских чиновников и влиятельных мурз, или же сообразовались с желаниями или намерениями Стамбула, откуда они получали санкции на свои высшие юридические посты: они, в сущности, были лишь казуистическими пособниками тех, у кого была в руках сила, смотря по обстоятельствам. У татар, по свидетельству турецких историков, была поговорка: «Татар бльмэз хан кулу дурр» («Татары слуги того хана, который не умер»). Ею формулировалась та исконная преданность единому стоящему вверху главе татарского народа. Кому надо было поддержать чью-либо кандидатуру на ханский трон, те всегда ссылались на этот политический принцип; на него опирались даже в свое время мятежные братья Мухаммед-Герай и Шагин-Герай в 1624–1625 годах, и его не могли дискредитировать агенты Оттоманской Порты, явившиеся в Крым для возведения в ханы Джанибек-Герая, которого татары не хотели принимать потому, что отец его не был ханом, а только султаном и, следовательно, в его лице не осуществлялось бессмертие ханское, которое заключалось в этой родовой преемственности по старшинству происхождения[181]. Пользуясь таким стойким воззрением татарской массы, крымские мурзы творили волю свою, составляя плотную корпорацию, которая в одной руке держала хана, а другой орудовала темною массой остального народонаселения. Теперь же, когда крымский хан из «бльмэз» — «неумирающего» сделался «олмаз» — «несуществующим», те же татарские мурзы или бросились в разные стороны искать укромного пристанища для продолжения своего существования на прежних коренных традиционных началах, или же остались на месте и стали хлопотать о том, чтобы заручиться русскими правительственными дипломами на дворянское звание, которое бы обеспечивало им их земледельческие права наподобие разных пришельцев, захвативших себе всякими правдами и неправдами более или менее крупные куски земли в Крыму.
Те из мурз, которые вовремя поняли роковую перемену обстоятельств и раньше других изъявили готовность содействовать подчинению бывшего ханства новой власти русской державы, были беспрекословно вознаграждены новой властью; для остальных же началась переборка и поверка правомерности и законности их претензий на привилегированное звание и положение.
В каком же положении оказалась прочая масса татарского населения, не входившего в состав бекской корпорации? Часть кочевая — бродившие в степных пространствах Крыма ногайцы остались верны своему кочевому нраву: сложили свои пожитки на арбы и перебрались на пустопорожние пространства Добруджи и другие подобные местности во владениях Турции. Их примеру последовали и некоторые оседлые жители из татар, которые тоже — напрасно, — испугавшись русского владычества, побросали свои мазанки и побрели искать счастья на чужбине. Остальные, не захотевшие расстаться со своими родными пепелищами, очутились ни в тех, ни всех: иные, имевшие кое-какую земельную собственность, сжавшись, как овцы в непогоду, образовали нечто вроде особых татарских сельских общин и повели нескончаемые тяжбы с новоявленными собственниками обширных крупных даром доставшихся им поместий; большинство же, брошенные на произвол судьбы своими прежними фактическими господами, мурзами и агами, и не умевшие сгруппироваться в общины, оказались в положении безземельных батраков, кое-как перебивающихся личной периодической работенкой, или мелких ничтожных арендаторов, которых гоняют по своему произволу и усмотрению с места на место хозяева земли из тех же мурз или иноплеменные выходцы из разных краев — армяне, греки, немецкие и болгарские колонисты и даже, в последнее время, евреи.
Эти несчастные люди, некогда страшившие наших предков своей дикой удалью и наездничеством, теперь больше не рыщут уже на конях, а бродят пешком в башмаках, похожих на опорки, по-прежнему благоговейно целуют ручки у своих мурз и мулл, боязливо и недоверчиво косятся на русских, подозревая в них непременных посягателей на свое достояние и личную неприкосновенность. Но они очень добродушно и откровенно относятся к тем, даже и русским, в ком они заметят бескорыстно-ласковое и человеческое с собой обращение. Над ними обыкновенно смеются, что они медленны в работе и нерасторопны в делах, в которых требуется кипучая подвижность и изворотливость. Но тут, кроме природного темперамента, думается нам, играет немалую роль особенность татарско-мусульманского мировоззрения, вера в кысмэт — судьбу, именуемая на языке европейцев фатализмом. Сущность этого воззрения, столь отличная от основных понятий европейского цивилизованного человека, заключается в следующем. Европейский человек поступает так: я сыт, и дети мои сыты; но мне надо еще многое приобрести, чтобы и детям детей моих хватило, и их детям, и т. д., а до других мне дела нет. Татарин рассуждает иначе: мне Бог дал сегодня на пропитание с моей семьей, и слава Тебе Господи; остальное пусть достается другим: ведь и они тоже хотят быть сыты. На чьей стороне историческая и всякая иная правда, разбирать не входит в программу нашего настоящего исследования.
