Придя на станцию Рада, мы останавливаемся перед предназначенным для нас длинным товарным поездом, стоящим на запасном пути. Последний приказ на посадку из расчёта пятьдесят человек на вагон. Русские вагоны гораздо больше наших, и на этот раз нам совсем не тесно, мы легко можем сидеть и даже лежать все одновременно. Отряд невооружённых русских солдат, которые сопровождают нас, чтобы обеспечивать наше пропитание (всё такое же скудное), занимает пассажирский вагон в голове поезда. Бывшие лагерные «шишки» заняли первый товарный вагон; они растеряли всю свою спесь, всё своё высокомерие, стоило нам выйти из лагеря. Специальный вагон выделен для больных, которых посадили в поезд, невзирая на всю серьезность их состояния. Один из этих больных, Жорж Графф, мой друг детства из Гюнсбаха, к сожалению, умер во время путешествия, такая же судьба постигла и некоторых других. Согласно заметкам Эмиля Шнейдера из Гюбершвира (одного из троих бывших тамбовцев, которые поедут в составе делегации в Радинский лес в 1991 году[69]), поезд отправился только в 23.30. Мы почти не спали в эту короткую первую ночь в поезде. Возбуждение было слишком сильным! Сияющее солнце разбудило нас рано утром. Но то, что его лучи светили слева, а не сзади, нас заинтриговало и заставило волноваться. Итак, мы едем не на запад, но на юг, иногда даже на юго-восток, и это нас не на шутку тревожит. В следующие дни мы едем через огромные поля подсолнухов. О, это чудесно, огромное жёлтое море! Но эти красивые цветы, которые, как известно, всегда обращены к восходящему солнцу, показывают нам свои распустившиеся венчики справа от вагона, а зелёные чашечки — слева: еще одно доказательство того, что мы всё время едем на юг. Не приготовили ли нам русские в очередной раз неприятный сюрприз?
Поезд едет с весьма умеренной скоростью и часто останавливается, иногда на несколько часов. Очевидно, путешествие будет долгим. Утром — это было на четвёртый или на пятый день — после ночи, проведённой на вокзале, название которого нам разобрать не удалось, мы замечаем изменения: глядя на паровоз, мы видим миллионы подсолнухов, показывающих нам свои золотые короны — итак, поезд едет на запад, иногда даже на северо-запад. Какое облегчение! Все сомнения отброшены, мы скоро будем дома!
Остановок всё так же много, иногда в чистом поле, но чаще на больших станциях, где нас ждут крестьяне, нагруженные съестными припасами, которые они хотят выменять на одежду. Мы можем свободно выходить из вагонов, исключительно любезный машинист паровоза предупреждает нас длинными свистками минут за десять до отправления, благодаря чему никто не отстал от поезда. Торговля идёт полным ходом, годится всё: носки, даже слегка рваные, русские носки (Fusslappen, портянки), грязные ношеные кальсоны, но больше всего ценятся новые рубахи! Большинство наших товарищей приехали на Запад, одетые в китель на голое тело. Но это было нестрашно, ведь жаркое лето было в самом разгаре.
Я поменял одну из моих двух новых рубашек (вторую я твёрдо решил сохранить на память. Она и сейчас тут!) на большую миску творога и тут же, прямо в поле, жадно съел большую часть. Остаток я переложил в вывернутую пилотку — это для моих друзей-певцов. На другой станции я встретил русского старика с длинной белой бородой. Он был в плену в Германии во время Первой мировой войны и мог немножко объясняться на ломаном немецком. «Kommunismus nix gut!» — повторял он мне много раз, кидая завистливые взгляды на мои новые брезентовые брюки. Сам он носил старые стеганые штаны, изношенные до дыр, отвратительные и засаленные. «Brot für Hose!» («Хлеб за штаны!») Сделка состоялась. Он исчез за домами и вернулся через несколько минут, нагруженный двумя огромными буханками хлеба. Эти штаны были настолько пропитаны грязью, что могли стоять сами по себе. Я носил их до самого возвращения во Францию.
Надписи, которые мы видим, больше не на кириллице: итак, мы в Польше, в стране, разрушенной и измученной войной, превращенной в руины. Печальные следы счастливых времён… В течение многочисленных остановок у нас есть возможность поговорить с поляками, которые ужасно страдают от русской оккупации. Они ненавидят этих «освободителей», которые украли половину их страны и выслали множество их сограждан.
Мы въезжаем в Германию. Местность кажется более богатой, а поля хорошо возделаны. Остановки всё так же часты и долги. Как только поезд останавливается рядом с каким-нибудь городом, начинаются дикие набеги на окрестные сады. Мы выкапываем картошку, морковку, рвём фасоль и горох, стебли ревеня, вырываем лук и т. д., а в это время наши товарищи ищут воду и дрова для костра, которые послужат приготовлению нашей жратвы. Скоро, как по волшебству, бесчисленное количество костров зажигается вдоль железнодорожных путей, и в сотнях банок Oscar Mayer начинают тушиться овощи. У нас есть всё, кроме мяса! Это был первый раз за долгие месяцы, когда мы смогли наконец наесться. Можно ли нас упрекать за эти налёты на немецкие огороды? Были ли эти действия предосудительными, заслуживающими наказания? Во всех наших бедах, всех наших несчастьях, всех наших страданиях, всех лишениях, которые нам пришлось перенести за эти годы, русские были виноваты гораздо меньше, чем нацисты и огромное большинство немцев, которые за ними последовали, одобряя, поддерживая и бурно приветствуя истерическую манеру Гитлера. Это они ответственны за нарушение международного права, за преступления против человечества и за насильственный призыв эльзасцев, лотарингцев, люксембуржцев и некоторых бельгийцев. Если сравнить с тяжестью этих преступлений, наши набеги на немецкие огороды были всего лишь незначительной мелкой кражей.
К 18 августа мы приехали во Франкфурт-на-Одере, где провели два дня перед тем, как пересесть в другой поезд с «нормальным» расстоянием между колёсами (как известно, русская железнодорожная колея шире, чем на Западе[70]). Время от времени мы видели на других путях длинные поезда, везущие тяжёлые грузы, металлические балки, моторы и станки, демонтированные с немецких заводов. Их везли в Россию. Мы видели и русские военные поезда, возвращающиеся в свою страну, вагоны которых были забиты под завязку велосипедами, мотоциклами, швейными машинками, музыкальными инструментами. Самыми причудливыми предметами были завалены даже крыши.
Наконец мы садимся в наши французские товарные вагоны с надписями «40 человек — 8 лошадей», и путешествие продолжается в направлении Магдебурга. По дороге мы проезжаем Берлин и видим разрушения, причинённые бомбардировками союзников. 20 августа мы наконец прибываем на границу русского и английского сектора. Согласно запискам Эмиля Шнейдера из Гюбершвира, это место около Магдебурга называлось Ауфлебен. Там ждут английские армейские доджи, чтобы отвезти нас в лагерь около Шёнингена, примерно на полпути между Магдебургом и Брауншвейгом. В этом английском лагере стояло и французское подразделение, ему поручено было нас принять. Нас принимают очень тепло, мы от этого давно отвыкли. Все с нами исключительно любезны и заботливы. Мы любуемся новой французской униформой, которая нам ещё не знакома. При входе в лагерь солдаты, вооружённые специальными пульверизаторами, вдувают во все дырки нашей одежды неизвестный нам белый порошок. Это ДДТ, инсектицид, который должен избавить нас от последних паразитов, случайно привезённых из России. Потом мы проходим за столы, где нам раздают деликатесы, которых мы не видели больше двух лет, — сардины, сыр, шоколад, мёд… В конце стола молодой человек насыпает в стаканы коричневый порошок, затем доливает горячей воды и протягивает нам: мы в процессе знакомства с новинкой — растворимым кофе!
