Конфликты сменялись милостями. В один из таких моментов визирь вывез российское посольство на галере на увеселительный прием в парке «близ загородного султанского дворца» Саадабад («Обитель счастья»), копировавшего версальскую резиденцию французских королей. Посол и его свита расположились на софах и табуретах в «богатых великих шатрах». Их угощали восточными сладостями и кофе и «потчивали консервами»^); их развлекали «некоторая комедия с танцами», «плясуны», «силачи» и «шуты», которые удивили гостей, «пожирая целые вещи и стеклы»; за ними последовали воинские упражнения — «бег на лошадях» и стрельба в цель по глиняным кувшинам с водой. Завершила сказочный майский вечер на Босфоре «травля медведя собаками»293.
Великий визирь сообщил, что за признание титула Иоанна Антоновича русским придется уступить в дипломатическом торге. Но Румянцев знал, что турки больше всего опасаются грозящей «войны с персианцами» (она действительно началась в 1743 году, и шах Надир разбил турок под Ереваном), и держался уверенно: отказывался разорять Азов и требовал выдать всех пленных, настаивая на том, что обе статьи договора должны быть исполнены одновременно.
— Пусть разорят Азов, пленные сейчас же будут выданы, — говорил визирь.
— Между словом и делом большая разница, — возражал Румянцев, — не только в провинциях, но и здесь, в Константинополе, ни одного пленника от турка не взято.
Посол уверял начальство, что не видит со стороны турок никакой опасности: те только обещают шведам субсидии, но не дают их. Но в Петербурге думали иначе, и Румянцев получил указ завершить переговоры как можно скорее, не оговаривая сроков исполнения обязательств, в том числе времени на подыскание места для постройки новых российских крепостей. Румянцев отвечал, что указ исполнит, но прибавил: «Порте столько же, если еще не больше, нужно скорое окончание дел с Россиею; хотя визирь по ненависти своей и желал бы всякие каверзы произвести но султан внутри сераля и народ не хотят слышать ни о каких столкновениях с Россиею, а французы с шведами, несмотря на все свои усилия, ничего не сделают».
Двадцать шестого августа 1741 года граф подписал в турецкой столице конвенцию: турки признавали императорский титул российского государя; обе стороны взаимно обязались «как наискорее» вернуть пленных (за исключением поменявших веру); русская сторона обещала немедленно уничтожить укрепления Азова294. Обещание было исполнено: генерал-лейтенант Василий Репнин в присутствии турецких комиссаров взорвал стены крепости.
Пышное представительство, официальные и неофициальные подарки дорого обошлись российской казне. Румянцеву приходилось занимать деньги; всего в 1741 году он прислал А. Г. Головкину в Амстердам, центр международных финансовых расчетов, 11 векселей на сумму 140 250 гульденов295. Не менее дорого стоил и ответный прием — турецкое посольство Эмин Мегмет-паши до Новгорода двигалось по суше, а в новую столицу прибыло на яхтах по Неве и расположилось у стен оплота православия — Александро-Невского монастыря.
Двадцать девятого июня в Петербург по «большой першпективе» — Невскому проспекту — «чрезвычайный великий посол» торжественно въехал в столицу. Ее жители глазели на богатый «поезд» на лошадях из дворцовой конюшни. Вслед за ротой конной гвардии с обнаженными палашами двигались под «знаменем с бунчуком» сам паша, его советники и многочисленные чины свиты: «диван-чауши», «селихтары», «чегодары», «мухурдары», «кафтанджи», «джепханеджи», «кафенджи» и их начальники — «чауш-баши», «капичиляр булюк-баши», «кегая», «тютюнчи-баши», «чорбаджи» янычар. Вслед за оркестром под охраной янычар ехали 15 больших телег-«палуб» с подарками российскому императору; затем шел отряд из пятидесяти «арапов», а замыкала процессию еще одна рота конногвардейцев296. Процессия проследовала через город и под грохот салюта из крепости перешла по мосту через Неву на Васильевский остров к назначенным квартирам.
На следующий день посол сначала явился на прием (с кофе, конфетами и лимонадом) к принцу Антону Ульриху, затем к Остерману Торжественная аудиенция у младенца-императора и его матери состоялась 1 июля и прошла с должной «магнифи-циенцией». Ведомый Андреем Ивановичем Ушаковым, Эмин Мегмет-паша вошел в приемный зал, держа грамоту султана на голове, а его свита таким же образом внесла подарки. Анна Леопольдовна «изволила стоять под балдахином на своем троне»; она милостиво выслушала речь посла о сохранении «вечного мира» с Россией и сама приняла у него грамоту султана.
После ответного слова канцлера турки передали «презенты салтанские», которые были выставлены на столе в «аудиенц-каморе». Правительница стала рассматривать подарки. Среди них были атрибут султанского одеяния — челенг, высший знак отличия в Османской империи: «перо золотом и финифтью, алмазами и жемчюгом украшенное»; четыре «золотом шитых» ковра и один шелковый; лучшие в мире парчи; 15 «кусков» амбры; розовое и сандаловое масло, «балзам демек», «аргача яги» (аргановое масло?) в серебряных сосудах; и драгоценные уборы для коней, также подаренных султаном. Сами же семь породистых «аргамаков» и роскошная шелковая палатка находились во дворе, и правительница милостиво изволила осмотреть их из окна297.
Во время переговоров посол был любезен и явно стремился к утверждению мира — несмотря на все усилия Шетарди спровоцировать осложнения в русско-турецких отношениях. Пребывание посольства в российской столице требовало ежедневной поставки провианта: 265 турецких ок[40] баранины, 250 ок риса, 485 ок хлеба, 60 ок масла, 20 ок соли, трех ок сахара, восьми ок кофе, шестидесяти кур, десяти гусей, трехсот яиц, 150 возов дров, 195 возов сена и 240 рублей деньгами. Турки гуляли по улицам и осматривали город «водою в шлюпке», посещали достопримечательности вроде Кунсткамеры, заводили знакомства с российскими служивыми «на кабаках» с последующими драками или «чинением блуда» с «мужиками» и «ребятами»298. Но мир на русско-турецкой границе стоил дорогих увеселений, тем более что на других рубежах империи было тревожно.
Персидские «беспокойства»
Армия персидского шаха Надира, бывшего союзником России, однако отказавшего ей в помощи во время Русско-турецкой войны, в 1739 году обрушилась на Афганистан, а затем ворвалась в Индию. Надир разгромил Великого Могола Мухаммад-шаха и разграбил имперскую столицу Дели. «Победоносное войско, сразу в числе ста тысяч человек, с оружием в руках атаковало кварталы, улицы, базары и дома жителей той местности и занялось убийством. Детей и взрослых, юных и старых, кого бы ни находили, не стеснялись убивать и лишать жизни; луноликих девушек и целомудренных женщин пленили рукою предопределения и пустили дым бесчестья из имущества каждого богатого человека», — описал эти события придворный историк шаха299.
Затем настал черед Средней Азии. Иранские войска подчинили Хиву и Бухару. Приход завоевателя принес свободу томящимся в рабстве русским пленникам. В их числе был 49-летний яицкий казак Никифор Резвой, в 1717 году взятый в плен во время разгрома хивинцами экспедиционного отряда князя Александра Бековича-Черкасского, бежавший из Бухары, но пойманный на берегу Каспия «трухменцами» (туркменами) и вновь проданный в рабство. Капрал Василий Кречетов, в 1730 году везший военную почту в русские владения в Иране, угодил в плен к «трухменцам», когда его корабль штормом отнесло к восточному берегу Каспия, а сам он отправился пешком исполнять свою обязанность. Целая команда молодых рекрутов после кораблекрушения на Волге попала в плен к российским подданным — калмыкам, а у тех была «отгромлена» «киргис-кайсаками» (казахами) и уведена в бескрайние степи. Другие бедолаги — солдаты и матросы, казаки, посадские и торговые люди — были захвачены на рыбных промыслах, в разгромленных в степи «киргиз-кайсаками» и «воровскими казаками» караванах или занесены штормами на «трухменский» берег. Консул в Иране Семен Арапов докладывал в апреле 1741 года из Решта, что всего к нему по приказу Надира доставили 107 бывших рабов; каждому из них шах выдал пять рублей, два кафтана, две пары сапог, две рубахи, две шапки и еду на дорогу300. Для этих страдальцев воцарение Иоанна Антоновича и правление его матери оказалось по-настоящему счастливым.
