Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
Он остановил машину у рыбного рынка. “Посиди тут, я мигом”. Затем – автострада, накатывается горячий ветер. Свернули на узкую дорогу с макадамовым покрытием, на которой им не повстречалась ни одна машина. Трактор – да, один, красный, медлительный. Ветряки, херефордские коровы, стоящие по колено в зарослях кастиллеи. В городке Брюстер Диксон припарковался у центральной площади. Подстричься. Она пошла за ним, мимо жезла цирюльника, переступила порог цирюльни, где было всего одно парикмахерское кресло, сидела и слушала, пока он и старик, который его стриг, толковали о жаре, дождях, рыбной ловле, кандидатуре Джесси Джексона в президенты[153], нескольких смертях и одной свадьбе. Диксон только ухмыльнулся, когда она спросила, не пропадет ли ее чемодан из кузова. Смотрела в окно на центральную площадь Брюстера. Разгар дня, а на улицах – ни одного пешехода. На ступенях перед входом в суд сидели два старика, вылитые статисты в фильме из южной жизни: жевали табак, сплевывали.
Тут не шумно – потому-то этот городок напоминает ей детство, другую эпоху. Ни сирен, ни машин, ни транзисторов. В окно, жужжа, бьется овод, пощелкивание ножниц, ритм голосов двоих мужчин, электрический вентилятор с грязными ленточками, шелест старых журналов. Парикмахер игнорировал Марию, и это было не хамство, а учтивость.
Уходя, Диксон сказал: “Премного вам обязан”. Когда они шли через площадь в бакалею, Мария рассказала ему про Мейми, свою техасскую бабушку. Однажды в гости зашла одна старушка. Мейми подала чай, заваренный в чайнике, поставила на стол сахарницу и сливочник, маленькие сэндвичи, печенье, нарезанный пирог. “Боже милосердный, Мейми, вам не стоило так утруждаться”. “Нет-нет, – сказала Мейми. – Утруждаться надо обязательно”.
Они сложили продукты в кузов и поехали в магазин кормов, где Диксон запасся пойлом из отрубей и кормом для кур, двумя брикетами сена и дюжиной цыплят. Улыбнулся ей, заметив, как она глазеет на него и двоих фермеров, с которыми он беседует о люцерне.
– А чем ты бы сейчас занималась в Окленде? – спросил он, когда они сели в пикап.
Сегодня принимает педиатр. “Дети крэка”, огнестрельные ранения, ВИЧ-инфицированные младенцы. Грыжи и опухоли, но в основном раны на телах отчаявшихся, озлобленных городских бедняков.
Скоро они выехали из городка и покатили по узкой грунтовой дороге. В коробке на полу пищали цыплята.
– Вот что я хотел тебе показать, – сказал он, – дорогу к моей ферме в это время года.
Они ехали по совершенно свободной дороге, поднимаясь на отлогие холмы – благоухающие, цветущие. Розовое и голубое, пурпурное и красное. Протуберанцы лимонного и лавандового. Горячий, ароматный воздух окутал кабину. В небе уже набухали гигантские грозовые тучи, а солнце сделалось желтым, и цветочные заросли, протянувшиеся на несколько миль, засияли совершенно особенно. Над кюветами сновали жаворонки, желтушники и граклы, пели так, что мотора не стало слышно. Мария высунулась из кабины, подпирая рукой вспотевшую голову. Еще только апрель, но густой техасский зной душит ее, благоухание цветов усыпляет, словно наркотик.
Старый фермерский дом с железной крышей, на крыльце – кресло-качалка, с десяток разновозрастных котят. Отнесли продукты на кухню, где у мойки и плиты лежали красивые персидские – из Сарука – ковры; еще один ковер, с прожженными дырками, – у дровяной печки. Два кожаных кресла. Вдоль всех стен – стеллажи с книгами в два ряда. Массивный дубовый стол, заваленный книгами. На полу целые колонны из книг. За окнами – а окна старые-престарые, с волнистыми стеклами – поле с ярко-зеленой лужайкой, козы, козлята сосут вымя. Диксон убрал продукты в холодильник, а цыплят переложил в ящик побольше, стоявший на полу, с электрической лампочкой для согрева, хоть погода и теплая. “Собака на днях умерла”, – сказал Диксон. И впервые показался каким-то оробевшим. “Надо полить”, – сказал он, и она пошла за ним, мимо курятников и сараев, на большое поле, засеянное кукурузой, помидорами, фасолью, патиссонами, разными другими овощами. Мария присела на забор, а Диксон открыл шлюзы, чтобы вода потекла по бороздам на поле. По ту сторону поля, на лугу, поросшем голубым люпином, скакали галопом гнедая кобыла и жеребенок.
Ближе к вечеру они покормили скотину у сарая, где в темном углу капала сыворотка с матерчатых мешков, наполненных сыром, а кошки – да сколько ж тут кошек! – разгуливали по стропилам, даже не замечая птиц, которые влетали через чердачные окна и снова вылетали наружу. Старый белый мул Гомер прибрел на звон ведра. “Полежи тут со мной”, – сказал Диксон. “Но они на нас наступят”. – “Да нет, давай, приляг”. Козы стояли кружком, заслоняя солнце, их глаза с длинными ресницами разглядывали ее сверху. Бархатные губы Гомера тыкались в щеки Марии. Кобыла и жеребенок фыркали, обвевали ее горячим дыханием – проверяли.
Если кухня была заставлена всякой всячиной, то другие комнаты отличались от нее кардинально. В одной, с деревянными половицами, – ничего, кроме рояля “Стейнвей”. В кабинете Диксона – пусто, голо, есть только четыре больших деревянных стола, на которых, от края до края, разложены белые карточки размером пять на восемь дюймов. На каждой карточке – абзац или фраза. Она увидела, что Диксон перекладывает карточки так и сяк, совсем как некоторые люди чего-то там перетасовывают в своих компьютерах. “Ты в них пока не заглядывай”, – сказал он.
Гостиная была совмещена со спальней: просторная комната с высокими окнами на обе стороны. На остальных двух стенах – большие экспансивные картины. Мария подивилась, что они написаны Диксоном. Он такой тихоня. А картины – дерзкие, безудержные. На диване с вельветовой обивкой он изобразил что-то, напоминающее фреску: фигуры сидящих людей. Латунная кровать со старинным лоскутным покрывалом, изящные сундуки, бюро и обеденные столы – раннеамериканский антиквариат, отцовское наследство. В этой комнате пол был выкрашен глянцевой белой краской, на полу – тоже бесценные персидские ковры. “Смотри не забудь снять обувь”, – сказал он.
Ее спальня – веранда-солярий, пристроенная к дому сзади, закрытая с трех сторон москитными сетками – мелкими сетками из пластика, превращающими пейзаж в размытые пятна: розовые и зеленые – цветы, светло-изумрудные – весенняя листва, огненная вспышка – птица-кардинал пролетела. Как на цокольном этаже “Оранжери”[154], где сидишь в окружении кувшинок Моне. В смежной комнате Диксон наливал ей ванну. “Наверно, тебе захочется немножко отлежаться. А у меня есть кое-какие дела на ферме”.
Чисто вымытая, усталая, она лежала в окружении пастельных пятен, которые поблекли, когда начался дождь и ветер принялся трепать листья. Дождь стучал по железной крыше. Когда она уже погружалась в сон, пришел Диксон, лег рядом, а потом она проснулась, и они занялись любовью: вот так, все просто.
Диксон затопил чугунную печку, Мария примостилась у печки, а он варил крабовый гамбо[155]. Готовит он на электроплитке, зато посуду ставит в посудомоечную машину. Поужинали на крыльце, при свете керосиновой лампы; дождь постепенно унялся, и, когда разъяснилось, лампу они потушили, чтобы увидеть звезды.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
