— И ничего не сделать?
— Известное дело, коли б мог дедку руки-ноги назад пришпандорить, тогда, глядишь, и отпустили бы. Короче, Тёмка, шуток здесь шутить не любят. Я очень советую подумать над взрослыми. Больше скажу — тебе, наверное, и не надо никого вспоминать. Они там сами окружение Шахурина прошерстят, потом на кого нужно укажут… твоё дело — признать этого человека. Поверь, так и будет: признаешь — домой уйдёшь.
— Верно-то верно, только, если и найдут учителя Шаха, мы-то его не знали.
— А если знали? Только не догадывались о его роли!
— Что ж мне тогда говорить? «…Мол, подучил "он", но я не знал, что это "он"?»
— Софистикой не занимайся — за тебя подумают и всё тебе разжуют.
— «Софистика», это что?
— Ну вроде говоришь одно и то же, а смысл — разный.
— Ладно. Я понял. Когда будут подговаривать, тогда и посмотрим.
* * *
Уже через пять минут общения с соседом Петя Бакулев понял, что тот — ненастоящий заключённый. И потому, что глазки у этого никчемного человечка бегали из стороны в сторону, ни разу не остановившись против глаз юноши, и потому, что тот сразу же набросился на «генерал-полковника» с расспросами, проявив подозрительную осведомлённость, Бакуль сразу же почувствовал выпиравшую наружу фальшь. Он ещё не знал, что такое «наседка», но после ареста ожидал опасности со всех сторон. Именно это ощущение руководило парнем в разговорах с мелким, невзрачным и совершенно не запоминающимся Василием Сергеевичем Сурковым — так мужчина отрекомендовался Пете при встрече.
Совсем не поддерживать разговор мальчишка не мог, но всё попытки Сергеевича втянуть его в дискуссию о причине ареста Петя мягко сводил на нет. Получалось, что большую часть времени, в камере стояла тишина. Петя читал сутками напролёт, лежал лицом к стене, вспоминая свободу, и размышлял после первого, довольно мягкого допроса о предстоящей встрече со следователем. А Василий Сергеевич сходил с ума от безделья, периодически пытаясь вытянуть Бакулева на разговор. Но было видно, что он и сам не верит в удачу. Чекиста часто вызывали ночью. Уже после второго такого вызова Петя догадался, что «допросы» происходят, должно быть, в мягкой постели, под боком у жены — уж больно посвежевшим с них возвращался Василий. Отсиживая рабочий день в тюрьме, «сокамерник» мучился — читать он не любил.
Бакулев довольно быстро втянулся в тюремный уклад. До обеда ему вполне хватало утренней пайки, к рыбному супу из селёдки он тоже привык, а уж когда давали манную или ячневую кашу — и вовсе пировал. И ежедневная прогулка, и вынос параши, совмещенный с умыванием, и баня, и библиотечный день — всё это очень скоро стало естественным для организованного Пети.
* * *
— …Обвиняемый Бакулев, расскажи подробнее о своих взаимоотношениях с Владимиром Шахуриным и его семьей. Не спеши и не упускай деталей — нам очень важно знать всё.
— Когда мы с Володей оказались в одном классе, моя мама стала дружить с Софьей Мироновной Шахуриной. Перед Новым годом меня пригласили пожить во время зимних каникул у них на даче, на Николиной горе. Родители согласились, а я обрадовался — там очень хорошо отдыхать — можно кататься на лыжах, на коньках… в бильярд играть, а по вечерам — кино. Вот.
— И как ты там отдыхал? — Не дал Пете остановиться Влодзимирский.
— Ну, я же сказал — с утра лыжи, каток. Потом вкусно обедали, в «американку» играли, книжки читали.
— Какие книжки?
— Я прочёл «Всадник без головы».
— А Володя?
— Он изучал только две: «Майн кампф» и что-то Ницше.
— А ты с ними знакомился?
— Начал, но там такая чушь… мне не интересно. Я так и не осилил больше нескольких страниц.
— А Шахурину они нравились?
— По-моему — очень. Я во время каникул понял, что мы с ним разные. Володя погиб и, наверное, нехорошо сейчас обсуждать его поведение…
— Петя, мы не миндальничать расселись. Ты и твои друзья обвиняетесь в серьёзнейшем государственном преступлении, можно сказать — в доказанном преступлении.
— Почему доказанном?
— Здесь вопросы задаю я. Твоё дело отвечать, но помни, что отвечать ты должен искренне, иначе мы поссоримся, а от этого станет хуже только тебе. Продолжай.
— Вы понимаете, Володю страшно баловали. Я смотрел, как он разговаривает с обслугой и даже с мамой… Я этого не мог понять. Он вёл себя с ними, как рабовладелец. Мне это казалось диким — у нас дома совсем не так.
— В чём это выражалось?
— Да в чём угодно: мог наорать на любого, даже вовсе без причины. Говорил: «Я хочу» — и это становилось для всех законом.
— А как Алексей Иванович к этому относился?
— Мы его почти не видели. Он приезжал только два раза… У нас дома тоже так: как война началась, я папу очень редко встречаю.
— Дальше, Петя, дальше. Не останавливайся.
— Но Володя не такой плохой, как с моих слов можно подумать. Он только очень уж распущенный и самолюбивый… был. А если с ним соглашаться, он становился дружелюбным.
— Его мама знала, что он читает Гитлера?
— Конечно, ведь эта книга у нас издана для руководителей.
— А как Софья Мироновна себя вела?
— Обычно.
— С другими мужчинами, например, с адъютантом товарища Шахурина, какие у неё отношения?
— Я на это не обращал внимания, и ничего об этом сказать не могу.
— Странно, мне показалось, что ты очень наблюдательный и всё подмечаешь.
— Только то, что меня касается или интересует.
— Так что, это не интересовало?
— Абсолютно.
— Уж больно ты категоричен.
— Нет, мне, правда, не нравится обсуждать чужие дела.
— Зато нас — касается всё! И, давай-ка, уж обсуждать — рассказывай про адъютанта.
— Гражданин следователь, мне нечего дополнить. Он редко появлялся на даче и бывал не подолгу. Я ничего необычного не заметил.
— А с Володей он беседовал? Рассказывал что-нибудь, связанное с гитлеровским рейхом?
— Я ничего такого не помню.
— Ну, хорошо. Какие фильмы вы смотрели?
— Разные. В основном — трофейные. Много кинохроники — и нашей, и немецкой, и американской… Там присылали список, как меню в столовой, и Софья Мироновна выбирала, что посмотреть… или Володя.
— А кинозал где?
— Вместе с бильярдной. В одном помещении.
— А кто кино крутил?
— Дядя Саша. Киномеханик.
— Расскажи мне про него в деталях.
— А что рассказывать?
— Всё… Молодой или старый, простой или начитанный, о чём говорил?
