Екатеринодарский виноторговец Евангулов выписал из Одессы более 1000 бутылок зубровки, но так как Екатеринодар закрыт для ввоза спиртных напитков, то догадливый купец просил отправить зубровку на соседнюю станцию Пашковку, откуда думал перевезти живительную влагу в Екатеринодар на подводах. Но ящики были конфискованы и вся зубровка выпущена в реку.
«Раннее Утро», 3 января 1916 г.Субботний день третьего января выдался на удивление солнечным и тёплым, что для Петербурга было в общем нечастым явлением. Горожане толпами гуляли по городу, и все общественные места были заполнены принарядившейся публикой, отражающей все слои общества. Вот с работницей в душегрейке и цветастом платке прошёл молодой парень в новеньком нагольном полушубке, штанах, заправленных в начищенные сапоги, и высоком картузе. Вот из фотографической студии вышла семья – дородный господин в светлом тяжелом пальто с бобровым воротником и такой же шапке и женщина в роскошной котиковой шубке и маленькой зимней шапочке, пряча руки в муфту белого меха. С ними шли дети: двое мальчиков в псевдорусской одежде – суконных зимних кафтанчиках и войлочных бурках, и девочка-подросток в шубке как у матери, из-под которой выглядывал край бело-голубого бархатного платья.
Сквозь толпу скользили громкоголосые разносчики мелкого галантерейного товара, папирос, конфет, зазывалы театров и концертных залов, гремели конские подковы и шипели полозья саней, а недалеко, в Екатерининском сквере, несмотря на морозец, играл военный оркестр, услаждая прогуливающуюся публику звуками вальса…
– …А вот тут, Сашенька, располагалось знаменитое кафе и ресторан «Север», где в советские годы подавали замечательные пирожные и торты, – Анненков посмотрел на вывеску, где значилось: «Андреев, булочно-кондитерская», и в удивлении приподнял брови. – Однако и сейчас он здесь. Не желаете пирожных?
– Пирожные, позавчера – пряники, конфетами каждый день засыпаете… – надула губы девушка. – Так я быстро растолстею и стану жирная и страшная.
– Львов тебя к пролетарской пище приучает? – усмехнулся Борис Владимирович. – Ну, в принципе, правильно, а то скоро всей страной перейдем на пайковую воблу с пшеном, черный хлеб, репчатый лук и чай с сахарином… И хрен тогда кто растолстеет!
– Глеб еще сказал, что чай будет морковный, – сказала Александра без улыбки. – Но успокоил, что нам это не грозит…
– И опять он прав: уж мы-то позаботимся о том, чтобы у нас все было…
– И вам ничего за это не было, – рассмеялась Сашенька, и Анненков поддержал ее веселым хохотом.
– Ну, раз не хочешь пирожных – пойдем, перекусим, – отсмеявшись, сказал генерал. – Вон там – ресторан «Палкинъ». Очень достойное заведение: их черепаховый суп специально из Франции приезжают попробовать… И публика там приличная: Блок заходит, Чехов бывал…
– Пошли, – легко согласилась девушка. – Черепаховый суп я, правда, не люблю, но на Блока посмотреть – это я хочу! И на Чехова – тоже!
– На Чехова – не получится, – хмыкнул Анненков. И в ответ на удивленный взгляд Александры пояснил: – Помер он. В девятьсот четвертом помер. Но богемы всяческой там предостаточно, может, кто интересный и встретится…
Парочка неспешно пересекла Невский проспект и вскоре уже входила в фойе ресторана. А еще через несколько минут, оставив роскошную шубку и генеральскую шинель на алой подкладке в гардеробной, Анненков и Хаке вошли в залу, мгновенно приковав к себе взгляды всех, кто в этот час был гостем «Палкина». И если взгляды женщин останавливались на статном казачьем генерале в парадной форме чёрного цвета с выделяющимся на тёмном фоне мундира орденом Андрея Первозванного и с массивной кобурой на поясе, то мужские взгляды неизменно приковывала его спутница – стройная девушка в легком, воздушном, совершенно не зимнем платье, с украшенной творением Фаберже высокой прической и – что было удивительнее всего! – с георгиевской медалью на высокой груди.
Услужливая память подсказала им, что это – не кто иной, как герой «Ковенского прорыва», обласканный самим государем императором генерал-лейтенант Анненков, а его спутница – должно быть, одна из сестёр милосердия, побывавшая в том знаменитом деле.
Подбежавший метрдотель – простого официанта к такому гостю не подпустят! – рассыпался в любезностях, высыпая на дорогих гостей целый водопад улыбок, поклонов и «ерсов»[92]. Он порекомендовал на закуску тертых рябчиков и салат из маслин, икры и печеных яиц, затем предложил попробовать тунца с дыней, устричную похлебку, седло барашка с рисом по-македонски и русский зимний маседуан[93].
Анненков величественно кивнул, пожелав также го-сотерн[94] для дамы и коньяку для себя.
– Как вы, однако, быстро адаптировались в этом мире, – Александра посмотрела на генерала с нескрываемым удивлением. – А меня все эти «извольте-с, попрошу-с» смущают до невозможности… – Она тихо засмеялась приятным серебряным смехом. – Всё время ощущение, что нахожусь на сцене и скоро опустят занавес, а мы разойдёмся по домам.
– К сожалению, нет, – Борис вздохнул. – На сцене предстоит кровавый спектакль, и сцена эта – у нас дома. Впереди семнадцатый год, революция и все сопутствующие мероприятия. Ещё не передумала насчёт отъезда?
– Нет, наверное… Точно – нет! – Саша очень серьезно посмотрела собеседнику в глаза. – Глеб мне очень много объяснил, а ты – ты больше просто показываешь… – Она вдруг заговорила горячо и несколько бессвязно: —Теперь, когда я точно знаю, что смерти нет, уехать… А вас – единственных людей, которые мне здесь… вы ближе, чем братья, чем родители, чем муж… мужья… И вы в какую-нибудь дыру в Австралии меня не засунете… Вас тут будут убивать, а я – живот на пляже загорать?.. Я… – Она поплотнее, на грани приличия, прижалась к боку Анненкова и с силой руками повернула его лицо к себе. – Я, конечно, не образец добродетели, но сволочью никогда не была! Я жить не смогу, если буду все время думать, что кто-то из вас в это время лежит с пулей в животе или с осколком в голове… И я – с вами, хоть вы тут сталинизм устанавливайте, хоть Северную Корею делайте! Вот!
То, что Александра не была «образцом добродетели», друзья уже выяснили. На другой день после эпохального рассуждения о нравственности медичек, Александра собрала обоих и в ультимативной форме потребовала «перестать меряться письками».
«Как вы не понимаете, что дороги мне оба. И устраивать всякие страсти из-за местных предрассудков я не собираюсь».
