06.08.1974 года
Люба (3 года) наступила ботинком на мое платье (я сидела на скамейке на кухне, а она топталась рядышком) и сама сообщила мне об этом:
– Я наступила тебе на платье…
– Ну, Любашенька, зачем же на платье, на скамеечку можно, а на платье…
– Нельзя! А куда еще можно?
– На пол… (А что, если спросить у самой Любы?) А на дорожку можно?
– Можно! – Любашка сразу приняла игру.
– А на стол? – Нельзя!
– А на травку? – Можно!
– А на книжку? – Нельзя!
– А на бумагу? – Нельзя!
– А на кроватку? – Нельзя!
– А на порожек? – Можно!
– А на песочек? – Нельзя!
– Почему же нельзя? На песочек можно.
– Нет, когда он мокрый, ботиночки грязные будут, а на сухой – можно! А на мокрый – нельзя!
Комментарий 1983 года. Как приятны бывают такие неожиданные, нестандартные ответы. Подобные игры и мы, и ребята придумывали часто, малыши их очень любили. Они и для нас, взрослых, были нужны – мы постигали логику детей, учились прислушиваться к их мнению, а не подгонять его «под ответ», которого от них ждут. Иногда я нарочно запутывала ход рассуждений каким-нибудь каверзным вопросом. Задала и на этот раз:
– А на облако можно наступить?
«Нет, оно высоко» – такого ответа я жду. А Любочка вдруг отвечает:
– Нет, оно беленькое, чистенькое, хорошенькое!
21.06.1963 года
– Как хорошо – солнышко! – радуюсь я.
Малыши смотрят на небо, и вдруг Алеша говорит:
– Мам, смотри: облака солнышко по небу разносят!
Я взглянула на небо и изумилась образности его видения: по небу плыли редкие облачка, и у каждого ярко розовел от утреннего солнца бок – словно кусочек солнца, солнечного света несли облака. Действительно, по всему небу разносили!
И мне не хочется возражать Алеше, говорить, что это просто освещены края облаков, – слишком поэтичен созданный им образ! А сам при этом такой задумчивый…»
Комментарий 1983 года. Как сохранить такое свежее восприятие мира, когда человек каждый раз как бы заново видит то, что делается вокруг него, не привыкает к этому, не становится поэтому равнодушным?
Ответить на этот вопрос мне так и не удалось, но то, что я задала его себе, уже было моей победой – я училась относиться бережнее и внимательнее к детскому образному мышлению, к самостоятельным усилиям ребенка в постижении мира.
Как дети учат
05.04.1964 года
Оле 1 год 8 месяцев. Вот уже два-три дня Оля на наши просьбы отвечает невозмутимо: «Ся-ас (сейчас)…» – и обязательно медлит, не делает сразу. Только спустя некоторое время я догадалась, что она точно копирует нас с папой. Слишком часто мы говорим:
– Сейчас, подожди немножко.
– Сейчас принесу…
– Сейчас приду, минуточку…
И вот результат. Надо посмотреть, как Ольгутка говорит свое «ся-ас» и нарочно медлит!
Придется отучиваться папе с мамой от своего возмутительного «сейчас».
25.10.1963 года
Когда Алеша был маленьким, папа мог давать ему такие уроки. Несет папа полные ведра с водой, а Алеша стоит на пороге в коридоре.
– Пусти меня, Алеша!
А Алеша – ни с места. Папа начинает его обходить стороной, но так, что немножко зацепит его ведром и чуть плеснет из ведра на него холодной водой. Алеша – в рев, но завтра он только увидит папу с ведрами – сразу без напоминания уходит с дороги.
Этот «способ» Алеша (4 года) усвоил и применил вчера к Оле (1 год 3 мес). Папа увидел и ужаснулся: до чего же может быть безобразен «педагогический» (специальный) прием!
23.06.1963 года
У Алеши (4 года) появилось новое «а если».
– А если ты мне эту ложку не дашь, то я есть не буду, уйду и все…
– А если ты на меня наденешь рубашку, я с вами не пойду…
Рассчитывает, что мы не захотим его «ухода» и выполним выдвигаемые условия…
Что это? Чувство достоинства или себялюбие? Скорее, первое. А может быть, это и подражание взрослым?
19.06.1963 года
Сегодня я пришла с работы, вхожу в комнату: стоит высокий стул у турников и Тинь (2 года 8 месяцев) на турнике. Я убираю стул с дороги, а мой Тинек как расплачется! Горько, неутешно, с крупнющими слезами – и сказать даже ничего не может. Оказывается, он с большим трудом этот стул сюда поставил, затем влез на турник, а потом хотел на него же и слезть, а я его убрала!
Ему еще не хватает слов для выражения своих чувств (их и у взрослого-то не всегда хватает) – и вот плач.
«Как реагировать на плач?» – размышляю я в который раз.
Наказывать – преступно, потому что несправедливо.
Не обращать внимания – очень обидно для малыша: у него неприятность, даже горе свое.
Отвлекать, как это делают (и успешно!) бабушки, тоже, по-моему, выход, удобный для взрослых, но вредный для малышей, так как не позволяет маленькому человеку самому как-то преодолеть в себе эту неприятность, пережить, осмыслить ее по-своему.
Пожалеть («Ах ты, бедненький мой, ну иди ко мне на ручки!») и свалить вину на кого-нибудь («Ах эта мама, убрала Тинин стул, нехорошая такая!»)? Это несправедливо.
Утешать и задабривать («Ну перестань, перестань! Ну, что тебе хочется, хочешь конфетку? Хочешь, книжку почитаю?») – значит потакать плачу, своеобразно одобрять плач. Не годится!
Но как же быть? Как выразить неприятие рева, но сочувствие и готовность понять и помочь малышу?
Видимо, именно так и лучше всего: неприязнь к плачу как к способу выражения чувств, но в высшей степени – уважение к самим чувствам (тут тоже зависит от конкретной ситуации).
Это я осмыслила и записала потом. А тогда я сказала горько плачущему Тинюшке:
– Тинек, ну совершенно не понимаю, зачем плакать, – говорю с досадой, с той, которую сама чувствую. – Ты хоть скажи, в чем дело, разберемся.
Тинек, всхлипывая, объясняет, из-за чего он плакал. Я стараюсь изо всех сил понять, что он хочет сказать, и вскоре становится ясно.
