Даже когда она прочла надпись в первый раз, она показалась ей предзнаменованием горя и вызвала у нее дурные предчувствия. Возможно, он, вопреки всем своим надеждам на лучшее, всегда осознавал, что их пребывание рядом друг с другом не может быть долгим.
Она попыталась запихнуть кольцо в его свободную ладонь, но он тут же сжал ее в кулак, тем самым как бы выражая напоследок свой протест.
«Пожалуйста, возьми его, – сказала она. – Я не могу носить его. Я не могу… вынести этого». Ей мучительно больно было смотреть на его обиженное лицо, и она мысленно обругала себя, удивляясь тому, почему Бог счел необходимым забрать у нее сердце.
Так и не взяв кольцо, Патрик вновь посмотрел на их спящего сына. Она отогнула край бледно-голубой материи – вообще-то это был платок, который когда-то давно ей подарила мать, – и, просунув его кончик сквозь кольцо, быстренько завязала узел. Подняв взгляд на Патрика, который, не скрывая горечи, наблюдал за ее действиями, она невольно потупилась.
– Тебе и в самом деле это совсем не нужно, – сказал он и пошел прочь, не оглядываясь…
Тихий голос Джона Гранта вырвал ее из воспоминаний. И Ленье почему-то показалось, что, пока она молча вспоминала и размышляла, он читал ее мысли.
– Ты расскажешь мне о моем отце? – спросил он, и его голос, по крайней мере в ее ушах, прозвучал как-то по-детски.
– А если расскажу, ты тогда скажешь мне, куда мы направляемся?
– Да, – кивнул он в знак согласия и улыбнулся. – Тогда скажу.
И она приступила к рассказу о Патрике Гранте, решив поведать его сыну все, что ей было известно о нем. Ей пришлось начать с кое-каких эпизодов из собственной жизни, ибо, как она догадалась по какой-то неведомой причине, юноше также было интересно услышать хоть что-нибудь о ней самой. То, что она решилась рассказать свою историю, было более приемлемым для них обоих, чем разговор, состоящий из вопросов и ответов, и, поскольку их лошади скакали рысью, а они сами при этом то приподнимались, то опускались в своих седлах, это задавало и соответствующий ритм повествованию – ритм, который действовал на них успокаивающе.
– Я тоже была воином, – начала она. – Я уверена, что тебя это удивляет. Подумать только – девушка на поле боя! Но это было моим… моим призванием. Думаю, именно так ты мог бы назвать это. Сколько себя помню, я всегда хорошо умела драться. У меня было три старших брата, и они, конечно же, во время своих игр частенько устраивали потасовки. Я принимала участие в их играх и, несмотря на то что была младше и ниже их ростом, вскоре нашла способы побеждать их, причем побеждать довольно легко. Поначалу их даже забавляло, что младшая сестра представляет собой довольно сильного для них противника и что им приходится воспринимать ее всерьез, когда она нападает на них с деревянным мечом или копьем и валит их на землю, но новизна подобной ситуации прошла быстрее, чем проходили синяки, поэтому со временем они попросту перестали включать меня в свои игры. Когда я пожаловалась матери, они сказали ей, что не хотят со мной играть, потому что боятся, что я могу пораниться. Однако мой отец, который, как я давно заметила, наблюдал за этими играми, знал правду. Во время наших детских баталий я никогда не злилась и не жаждала насилия, чего мои братья не понимали. А вот отец понимал. Это было просто… чем-то таким, что я могла делать, причем лучше, чем они, и лучше, чем кто-либо другой. Но именно это и не нравилось мальчишкам. Их задевал тот факт, что мне не нужно было тренироваться, чтобы добиться успеха, и что мне не требовалось долго раздумывать перед тем, как предпринять то или иное действие.
– А твой отец, – спросил Джон Грант, – он был воином?
Ленья замолчала, и Джон Грант тут же пожалел, что перебил ее.
– Мой отец был Жаком д’Арк, – после паузы сказала она, возвращаясь к своему рассказу. – Я была юной, когда мы покинули наш дом, и это правда, когда я говорю тебе, что я никогда не знала о нем столько, сколько мне хотелось бы знать. Я помню, что люди в деревне называли его сержантом и что он занимался в том числе и тем, что учил их оборонять наши дома, если возникнет такая необходимость. Для меня все это было очень давно, к тому же в течение многих лет я стремилась к тому, чтобы забыть, а не помнить свое прошлое. Лишь позже я узнала, что мой отец и в самом деле когда-то был воином, и очень даже неплохим – храбрым и верным. Еще до того, как я стала сражаться с англичанами, мой отец тоже сражался с ними, причем вместе с шотландцами. Мне даже кажется, что у моей родни такая судьба – сражаться плечом к плечу с твоими соотечественниками. Я знаю, что он участвовал в обороне Мелёна – окруженного крепостной стеной города на одном из островов на реке Сена. Там, конечно же, имелся французский гарнизон, но было также много шотландцев, выступивших не только против английского короля Генриха, но и против своего собственного – так называемого короля Якова из рода Стюартов. Этот Яков был не более чем марионеткой в руках Генриха и слушался его, как преданная собака. Шотландскими воинами командовал шотландский аристократ, которого звали Олбани. Они почитали связи, которые объединяли твой народ с моим, гораздо дольше, чем может прожить на белом свете любой soi-disant[23] король. Английский король Генрих, как и многие другие подобные ему люди, полагал, что Франция принадлежит ему, и он пересек пролив Ла-Манш со своими ордами, чтобы попытаться это доказать. Двадцать тысяч англичан осадили Мелён. Французских и шотландских воинов насчитывалось в этом городе менее одной тысячи, но они сумели продержаться в течение полугода, сражаясь и на стенах, и в туннелях, которые английские саперы прорыли под ними. Когда все закончилось – ну, то есть когда защитники уже не могли больше сражаться, а жители города были вынуждены питаться крысами, пожиравшими валяющихся на улицах мертвецов, – Генрих приказал посадить коменданта гарнизона в железную клетку и держать его в ней всю оставшуюся жизнь. Что касается твоих соотечественников, то большинство из них были схвачены и повешены на городских стенах в назидание всем остальным. Лишь немногим из них удалось выжить и вернуться к себе домой. Мой отец никогда не забывал их. Он всегда называл их своими друзьями после этих событий. Вот почему, решив, что мои… мои воинские способности следует проверить и развить, он повез меня к своим товарищам на твою родину. Кем я стала тогда… и что я представляю собой сейчас – это результат постижения мною не французского боевого искусства, а боевого искусства твоих земляков-шотландцев. Меня обучали те же шотландцы, которые когда-то сражались рядом с моим отцом. И когда я отправилась домой, чтобы выступить против английских захватчиков, многие из шотландцев поехали со мной и стали моими телохранителями. Для моего отца было очень важно, чтобы во время этой миссии меня сопровождали и охраняли именно такие люди. Они же находились рядом со мной и в тот момент, когда я поклялась нашему принцу, что добьюсь его восхождения на трон.
– Но зачем было возлагать такую тяжкую ношу на плечи девушки? – спросил Джон Грант. – Даже если ты умела хорошо сражаться – а в этом у меня нет никаких сомнений, – как ты, девушка, могла повлиять на ход той войны?
