– Что же вы думаете сделать в конце концов? – спросил я.
– Съесть этот остаток пищи до последней крошки и тем самым восстановить наши силы. Пусть это будет наш последний обед, но по крайней мере мы станем снова сильными людьми, вместо того чтобы падать от истощения!
– Так съедим же все, что у нас есть! – воскликнул я.
Дядюшка разделил кусок мяса и несколько сухарей, оставшихся после катастрофы, на три равные части. На каждого приходилось приблизительно около фунта пищи. Профессор поглощал еду с лихорадочной жадностью; я ел без всякого удовольствия, несмотря на голод, почти с отвращением; Ганс медленно пережевывал маленькие кусочки, наслаждаясь пищей со спокойствием человека, которого не мучит забота о будущем. Он нашел еще фляжку, до половины наполненную можжевеловой водкой, дал нам выпить из нее, и этот благотворный напиток несколько оживил меня.
– Fortrafflig! – произнес Ганс, глотнув из фляжки.
– Превосходно! – подтвердил дядюшка.
Я снова возымел некоторую надежду. Но наш последний обед был закончен. Было пять часов утра.
Человек так уж создан, ведь ощущение нездоровья – явление чисто негативное. Раз потребность в пище удовлетворена, трудно представить себе муки голода. Надо испытать это, чтобы понять! Стало быть, какой-нибудь сухарик и кусок говядины заставляет нас забыть прошлые горести!
Все же после этого обеда каждый из нас погрузился в размышления. Ганс, уроженец крайнего Запада, размышлял с фаталистическим смирением обитателей восточных стран. Что касается меня, я весь ушел в воспоминания, уносившие меня на поверхность Земли, которую мне никогда не следовало бы покидать. Дом на Королевской улице, моя бедная Гретхен, добрая Марта – предстали как призраки перед моими глазами, и в заунывном гуле, доносившемся до меня через гранитный массив, мне слышались шумы земных городов.
Дядюшка, «всегда на своем посту», исследовал внимательно, с факелом в руке, характер почвы; он хотел выяснить наше положение, изучая строение ее пластов. Подобный расчет, вернее, просчет, не мог быть даже сколько-нибудь приблизительным, но ученый всегда остается ученым, если ему удается сохранить хладнокровие, а профессор Лиденброк обладал этим качеством в высшей степени.
– Изверженный гранит! – говорил он. – Мы все еще в слоях первичной эры; но мы поднимемся! Мы поднимемся! И кто знает…
Кто знает? Он все еще надеялся. Он ощупывал рукой отвесную стену и через несколько минут заговорил снова:
– Вот гнейс! Вот слюдяной сланец! Отлично! Скоро появятся слои переходной эпохи, а тогда…
Что хотел сказать этим профессор? Мог ли он измерить толщу земной коры над нашими головами? Обладал ли он каким-нибудь средством, чтобы произвести это вычисление? Нет! Манометра не было, и никакое вычисление не могло его заменить.
Между тем температура поднималась все выше, мы буквально обливались потом в этой раскаленной атмосфере, напоминавшей жар, пышущий из печи литейного завода во время плавки металла. Вскоре Гансу, дядюшке и мне пришлось снять наши куртки и жилеты; самая легкая одежда причиняла тяжесть, даже боль.
– Уж не поднимаемся ли мы прямо к накаленному добела очагу? – воскликнул я, когда жара еще усилилась.
– Нет, – ответил дядюшка, – это невозможно! Невозможно!
– Однако, – сказал я, дотрагиваясь до стены, – стена раскалена!
В это мгновение моя рука коснулась воды, и тотчас же я ее отдернул.
– Кипяток! – воскликнул я.
Профессор ответил гневным движением.
Тут мною овладел непреодолимый ужас, который уже не покидал меня. Я чувствовал, что надвигается катастрофа, какой не могло бы представить самое смелое воображение. Эта мысль, сначала смутная, постепенно овладела моим сознанием. Я отгонял ее, но она упорно возвращалась. Я не осмеливался формулировать ее. Но несколько невольных наблюдений подтвердили мое убеждение. При неверном свете факела я заметил движение в гранитных пластах; очевидно, готовилось совершиться какое-то явление, в котором играло роль электричество. И эта невероятная жара, эта кипящая вода!.. Я хотел взглянуть на компас…
Компас обезумел!
43
Да, обезумел! Стрелка прыгала от одного полюса к другому резкими скачками, пробегала по всем делениям круга и затем возвращалась обратно, как будто с ней приключилось головокружение.
Я хорошо знал, что, по общепринятым теориям, кора земного шара никогда не находится в состоянии полного покоя; изменения, происходящие под влиянием распада безрудных пород, постоянного движения водных масс, действия магнетизма производят постоянные перемещения в земной коре даже тогда, когда существа, рассеянные по ее поверхности, и не подозревают об этой внутриземной деятельности. Следовательно, это явление не испугало бы меня, по крайней мере не породило бы в моем уме страшной мысли.
Но другие факты, некоторые sui generis[23]характерные подробности, не могли меня вводить в заблуждение. С ужасающим нарастанием повторялся невыносимый грохот. Я мог сравнить его только с шумом, который производят множество повозок, быстро несущихся по мостовой. Это были непрерывные раскаты грома.
Затем магнитная стрелка, сотрясаемая электрическими явлениями, подтверждала мое предположение. Древние слои земной коры грозили распасться, гранитные массивы сомкнуться, трещины исчезнуть, пустоты заполниться, и мы, бедные атомы, обречены быть раздавленными этим грозным извержением!
– Дядюшка, дядюшка, мы погибли! – закричал я.
– Что еще за страхи овладели тобою? – спросил он с удивительным спокойствием. – Что с тобой?
– Что со мной? Да посмотрите же, как шатаются эти стены, как гранитные пласты расходятся, какая стоит тропическая жара! А кипящая вода, а эти сгущающиеся пары, а скачущая магнитная стрелка, – все эти признаки землетрясения!
Дядюшка тихо покачал головой.
– Землетрясения? – спросил он.
– Да!
– Мне кажется, мой мальчик, что ты ошибаешься!
– Как? Вы не понимаете смысла этих признаков…
– Землетрясения? Нет! Я ожидаю лучшего!
– Что вы хотите сказать?
– Извержения, Аксель!
– Извержения? – воскликнул я. – Так мы находимся в жерле действующего вулкана?
– Я так думаю, – сказал профессор улыбаясь, – и это самое, лучшее, что может ожидать нас!
Самое лучшее! Не сошел ли дядюшка с ума? Что это означало? Откуда такое спокойствие, почему он улыбается?
– Как! – воскликнул я, – мы захвачены извержением? Судьба выбросила нас на путь вулканических излияний расплавленной лавы, раскаленного камня, кипящей воды! Мы будем вытолкнуты, выброшены, извержены, подняты на воздух вместе с обломками окал, дождем пепла и шлака, в вихре пламени! И это самое лучшее, что может с нами случиться?
