Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Восемнадцатого августа 1991 года группа представителей американских бизнес структур, во главе с Борисом Залесским, прибыла в аэропорт «Хитроу» и ожидала пересадки на рейс Лондон – Рига. Через полчаса после того, как они прошли в зону ожидания, Залесского по громкой связи попросили подойти к стойке информации. Его встретили двое соотечественников, представившиеся сотрудниками посольства в Лондоне. Они передали ему стопку билетов для всей группы на обратный рейс и объяснили ситуацию, возникшую в разваливающемся Советском Союзе, лишавшую смысла их дальнейшее путешествие.
В Москве произошел вооруженный переворот, который войдет в историю под аббревиатурой ГКЧП. Армейские подразделения были введены и в Ригу. На улицах появилась военная техника, были захвачены радио и телевидение.
– В связи с этими событиями посещения охваченных волнениями территорий небезопасны и нецелесообразны.
Этой протокольной фразой один из дипломатов поставил точку в первой попытке Залесского посетить Ригу.
И только через два года он сойдет с трапа самолета в рижском аэропорту и вдохнет воздух, пропитанный морем и соснами – запахами его далекого детства.
Вместе с ним в Ригу прилетели четверо представителей американской организации «Спасшиеся евреи Латвии» во главе со Стивеном Шпрингфельдом. Борис взял с собой Джекки и сыновей, а в отеле его ждал прибывший накануне из Тель– Авива Шерман.
Первые два дня были заняты официальными мероприятиями: в американском посольстве, в сейме Латвии, в Министерстве образования, встречей с известными латвийскими историками в университете. И только на третий день они с Шерманом оказались наедине с городом. Джекки оккупировали представительницы благотворительных обществ, и она отправилась с ними по детским домам и интернатам. А Борис с Менахемом вернулись в свою юность.
Они обходили улицы, переулки, подворотни, узнавая те дворы, в которых дрались с немцами, а в тех, других, с латышами, а вот школа – только в другой цвет выкрашены стены. Совсем ничего не изменилось и в доме Шерманов, из которого местный дворник, после того как их семью выселили в гетто, вынес всю мебель и ковры. Мишке пришлось зайти к нему за какой-то справкой. Дворник сидел за столом и пил чай из посуды, унесенной вместе с буфетом, который достался Мишкиной семье еще от родителей его мамы. А потом Шерман увидел и всю остальную утварь – вплоть до кастрюль со сковородками. Дворник молча отдал ту бумажку и, насупившись, пробурчал:
– Чего смотришь? Мало вы нашей крови попили, теперь расплачиваетесь, – и добавил, криво усмехнувшись: – Вам все равно уже не пригодится.
Шерман приехал с миссией. В качестве жеста доброй воли Правительство Израиля презентовало трехдневные курсы по гражданской обороне для силовых министерств Латвийской республики. Шерман читал лекции латышским генералам в помещении президентского дворца. Он рассказал Борису, что, когда поднимался по парадной лестнице, так перехватило дух от волнения, что пришлось остановиться: не хотелось, чтобы сопровождавшие его офицеры увидели слезы израильского генерала.
– Меня ведь сюда под конвоем приводили шуцманы. Я выносил ковровые дорожки на снег, выбивал, а потом свернутые рулоны приносил обратно и укладывал их по этим самым лестницам. В меня тогда любой полицай мог выстрелить, допусти я какую-то промашку, или просто ему захотелось бы в стрельбе потренироваться. Как мы с тобой пережили все это? Тонким был волосок, но, видно, очень крепким.
Рига пострадала в годы войны, но большинство исторических зданий, которые подверглись разрушениям во время атак противоборствующих сторон, удалось восстановить, и облик старого города практически не изменился.
К дому Байбы Залесский подошел поздним вечером, один. Шестиэтажное здание все так же темнело серой громадой на фоне освещенной лунным светом панорамы шпилей старинных соборов. Закрыть глаза и представить себя на этом месте пятьдесят три года назад… Словно пахнуло теплом девичьего тела, запахом скошенной травы. Послышался шепот нежных слов. Ничто не проходит. Все живо, все чувства, если они были настоящими, будто вырезанные на кристалле души бороздки под иглой проигрывателя человеческих судеб, не растеряли ни одного бита информации – так сегодня назвали бы то, что на человеческом языке означает любовь, вечная любовь.
– Где ты пропадал? Уже двенадцать часов! – Джекки была не на шутку встревожена. – Я уже собралась звонить Менахему.
– Я был на свидании.
Борис произнес это таким тоном, что Джекки, собравшаяся поскандалить, осеклась и молча принесла из бара коньяк. Налила ему и себе. Он так и не уснул в эту ночь, сидел у окна, выходившего на центральную улицу Риги, на парк и обводной канал. Он будет приезжать сюда в будущем по нескольку раз в год, будет останавливаться всегда в этом отеле, в этом самом президентском номере с видом на памятник Свободы. Но в эту ночь он попрощался с прошлым окончательно. Впереди были заботы о будущем, которые требовали его усилий, и он был этому рад.
В зале дома рижской еврейской общины собралось человек двести. На сцене президиум, трибуна, выступления американских гостей, длинные речи, вручения каких-то флажков, вымпелов, грамот, ответные речи местных активистов. В зале в основном одни старики. Бедные одежды, печальные глаза, бывшие узники концлагерей, чудом оставшиеся в живых. Начало девяностых, смутное кризисное время, нищенские пенсии, безработица, неустойчивая финансовая система, переход на латы. Борис с трудом выдержал официальную часть. Как только остался наедине с организаторами, высказался, с трудом сдерживая гнев:
– Зачем им ваши бумажки и тряпочки? Они выглядят просто голодными, вы что – слепые? Им помощь нужна реальная, в виде пайка, они знают, что такое паек, все они прошли через это, а если бумажки – так это должны быть доллары, зеленые купюры. Люди растеряны, они не понимают, как им прожить завтрашний день. Я сам организую помощь всем, кто пережил гетто и лагеря. Пусть община выделит мне двух расторопных ребят.
Кто-то пытался объяснять ему, что это не так просто: нужно согласовать, найти фонды. Он махнул на них рукой и положил на стол свою визитку.
– Я жду в отеле тех, кто сумеет распределить между этими людьми мои деньги, и мне не нужно ни с кем это согласовывать.
Его номер в отеле «Де Роме» стал штабом помощи старикам, пережившим Холокост. На все праздники они получали продуктовую корзину и сто долларов, которые практически становились второй пенсией. Волонтеры составляли списки бывших узников и предоставляли их Борису на утверждение. Позже он добавил к списку тех евреев, которые воевали на стороне Красной армии, и тех латышей, которые спасали евреев, рискуя собственной жизнью. К некоторым из них Залесский сам привозил этот придуманный им набор.
– Я был потрясен встречами с этими людьми. Если бы мне кто-то сказал: «Найдите мне тех, кого можно изобразить на иконах», я назвал бы всех, кого посетил. Эти латышские старики – некоторым за восемьдесят, их лица, их глаза, они светились, они все были красивы. Я спросил одну старушку: «Почему ты решила спасать мальчика?». Он всю войну прожил у нее за шкафом. И она ответила так, как те рыбаки, которые переправили в Швецию Иосифа Гигермана: «Я у Господа спросила: „Что я должна сделать?“ – и он мне сказал: „Помочь!“». Другая прекрасная женщина, с необыкновенным, чистым, добрым лицом, когда она улыбнулась, комната буквально осветилась божественным светом, и это – не высокопарные слова. Я – не верующий человек, но в эти мгновения во мне пробудились такие чувства, которых я за долгую свою жизнь ни разу не испытывал. Ее, за то, что она пыталась спасти еврейского ребенка, посадили в тюрьму, она провела там три года и чудом осталась жива. Была одна семейная пара: он бывший офицер еще Ульманисовского времени. На стене его портреты в военной форме, старинная мебель, фарфоровые вазы с фотографиями их детей. В этом окружении его прелестная жена, ее лучистые глаза. Одна лишь доброта исходила от этих людей, они пребывали в таком душевном спокойствии, что я им искренне позавидовал.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
