– Иван, – сказала она, укладывая на Лерин лоб охлаждённый компресс, – выйди на дорогу, может, бензина кто даст.
– Бесполезно, – расстроенно отозвался дядя Ваня.
– Мы же напрямую поехали через бывший военный полигон. Тут если раз в день трактор проедет – и то событие.
39
Не прошло и получаса, как Коля Могильник вернулся обратно. За ним, помахивая хвостом, ходко тянула телегу пегая лошадка.
– Вот, встретил, – пояснил, запыхавшись, санитар, – вас знает.
– Доброго здоровьячка, Анисья Николаевна! – поднял кепку, правивший лошадкой мужичок.
Увидев его, бабушка заплакала.
– Ой, Петя! – всплеснула она руками. – Тебя сам Бог послал.
Петя оказался мужиком расторопным. Под его командой участковый с санитаром вмиг переставили носилки с Лерой на телегу.
– Ты, Анисья Николаевна, впереди садись, к внуку в голову, – распорядился он, – а я сбоку пойду.
С другой стороны телеги, держась за оглоблю, пошёл Коля Могильник. Дядю Ваню Безручко оставили охранять «скорую».
– Не заночуешь, – пообещал ему на прощание Петя. – В деревне телефон имеется. К вечеру подмогу жди.
Свою пегую лошадку Петя не подгонял, и она ступала неторопливо, словно зная, что везёт тяжелобольного. Лера был в забытьи. Но вот бабушка сменила компресс, и он открыл глаза. Мокрое полотенце так приятно холодило лоб, что Лера улыбнулся. Высоко над ним в лучах солнца сияло голубое небо. И где-то там среди этого необъятного простора заливался весенней песней невидимый глазу жаворонок. Лера попытался отыскать трепещущую в небе птичку. Но набежавшие горячие слёзы вмиг размыли мир над ним. А когда схлынули, и всё вокруг снова стало сухим и жарким, он увидел, как с немыслимой высоты спускается к нему ангел. Мгновение – и он уж завис над ним, сложив за спиной два белоснежных крыла. Лицо ангела показалось Лере знакомым. Где-то он видел этот курносый в конопушках нос и рыжие вихры волос. Ангел тем временем улыбнулся приветливо и вдруг показал розовый язык.
– Лерка-холерка, – сказал он ласково.
– Ты кто? – испугался Лера и тотчас его узнал.
Это был Лёнька, утонувший в третьем классе, когда они играли в хоккей на Панском пруду. Полез за шайбой к полынье, провалился и мгновенно ушёл под воду, точно его крокодил утащил. Не кричал и даже за лёд не цеплялся.
– Какой крокодил? – рассмеялся ангел Лёнька. – Они у нас не водятся. А из зоопарка зимой ни одно пресмыкающееся не побежит.
Лера вспомнил, как они рыбачили с Шуркой на Панском пруду, как Речка свалился в воду, как, испугавшись, кричал он про крокодила, и удивился.
– Откуда ты знаешь?
– Мне оттуда всё видно, – показал Лёнька на небо.
– Всё-всё?
– Абсолютно. Я и про Крым знаю, и про привидения, и про чёртов колодец, и про высоту под крестом, и про то, как вы Шурке зуб рвали.
– А что ты там делаешь?
– Жду.
– Чего ждёшь?
– Нового переселения.
– Души, что ли?
– Ага.
– Так это же сказки.
– Ничего не сказки, – обиделся Лёнька. – Мы рождаемся, чтобы научиться чему-нибудь новому: любить, писать стихи, спасать людей, изобретать, делать мебель, строить дома, собирать машины. В общем, творить добро.
– И зачем это? – перебил Лера.
– Когда ты научишься всему и станешь совсем хорошим, то попадёшь в рай.
– А если совсем плохим?
– Тогда в ад, и будут тебя черти до поросячьего визга на сковороде жарить.
– Ну, а если ни то, ни сё? Вон у нас пьяницы во дворе, вроде и не совсем плохие, а ничего хорошего не делают, только с утра до вечера на бутылку деньги сшибают.
– Пропащие душонки, – махнул рукой Лёнька. – Могут в червяков вселиться.
– А потом что?
– Потом всё сначала. Вот ты, например, сразу был сороконожкой на огороде под Курском, затем – удавом в дебрях Амазонки, колибри – на острове Мадагаскаре, тигром – в африканской саване, а теперь родился человеком. Будешь зло делать – опять в сороконожки загремишь.
– Почему же я ничего не помню? – не поверил Лера.
– Если бы ты всё помнил, ты бы с ума сошёл.
– Это почему?
– А кому приятно помнить, как его курица склевала, как с него полуживого шкуру содрали, как он утонул в луже во время тропического ливня или как его раненого загрызли гиены?
– Да, – согласился Лера, – это страшно. Ну, а тебе теперь рай светит? Ты, вроде, никому зла не делал.
– Не знаю, – пожал плечами Лёнька. – Наверное, опять человеком буду. Я же совсем маленьким умер, ничему не успел научиться.
– Не надоело ждать?
– Да нет, – попытался улыбнуться ангел Лёнька и вдруг загрустил. – Только по маме скучаю очень.
– Ты же всё видишь, сам говорил.
– Ну да, – кивнул тот, – а она меня не видит. А так хочется, чтобы обняла, чтобы по голове погладила и поцеловала, как раньше, перед сном.
Услышав это, Лера заволновался.
– А я-то почему тебя вижу, может, я тоже умер?
40
– Куда везти-то, к сестрице твоей, к Дарке? – спросил Петя, когда они миновали окраину деревни.
– Давай сразу к бабке Кобзевой, – попросила Анисья Николаевна.
Миновав пяток дворов, лошадка завернула во двор знахарки, ворота которой были гостеприимно распахнуты. У крыльца на двух лавочках сидели женщины и дети, старики и даже цветущего вида мужчины. Всё это были больные, ожидавшие своей очереди на приём.
Едва лошадка остановилась, как на крыльце появилась крохотная сухонькая старушенция, одетая во всё чёрное.
– Господи, – закрестились женщины, – сама вышла.
– Несите мальчика в дом, – распорядилась Кобзева, – да положите головой на север.
Казалось, она обо всём знала заранее и только и ждала появления Леры на своём подворье.
– Мне пора, – сказал Лёнька, увидев, что мужичок Петя и санитар Могильник сняли носилки с телеги.
– Так я не умер? – всё требовал ответа Лера.
– Не торопись, – грустно улыбнулся Лёнька, – на тот свет всегда успеешь.
И успокоил на прощание:
– Теперь тебя бабка Кобзева на ноги поставит. Она умеет.
– Подожди! – вскрикнул Лера. – А почему ты утонул? Почему за льдину не цеплялся? Мы бы тебя вытянули.
Лёнька смутился.
– Я не утоп, – признался он. – Просто у меня сердце от страха не выдержало.
