Книга Смерть моего врага - Ханс Кайльсон

Но почему же я не ушел?

И вдруг я понял. Я стоял здесь, чтобы убедиться, что он — живая реальность. Несмотря на все портреты в газетах и журналах, несмотря на голос, который я слышал, легенда, сотканная вокруг него, зародила во мне мысль, что он, собственно говоря, не существует. Человек, который настолько порабощает фантазию и души людей, не может своим наличием в действительности достичь силы своего легендарного бытования. Он существует лишь там, в голубых сферах воображения, но не на земле.

И для меня он тоже продлил свою жизнь только благодаря фантазии. Мой страх, симпатия и ненависть, все мои чувства относились к личности, созданной моим воображением. Он сидел где-то на воздушных качелях, а я своим дыханием приводил их в движение. То, что разыгрывалось между нами, происходило там, в игровых пространствах, где царствует фантазия, но из-за этого не становилось менее серьезным. Разве за прошедшие годы я не избегал любой возможности убедиться, что он явлен во плоти? Разве я хотел внести сюда некую поправку? Она бы разрушила игру и не оставила ничего иного, кроме жестокой действительности.

Жестокая действительность. Мы не научились выносить ее, мы не готовы воспринимать ее, независимо от того, приносит ли она нам нечто дружеское или враждебное. Мы наряжаем ее в одежды, скроенные по нашим меркам, мы размалевываем ее в наши цвета. При этом мы знаем, что у нее иной цвет. Мы не желаем встречаться с ней лицом к лицу. Повторяю: мы не готовы, и любое, более глубокое чувство, на которое мы едва ли способны, боится быть разоблаченным.

В тот день около полудня я, ничего не подозревая, завернул на какую-то улицу и нечаянно оказался перед выбором, которого избегал годами. Я должен был посмотреть в лицо своему врагу, и первая моя мысль была: уйти, избежать встречи!

Черный закрытый автомобиль медленно ехал по улице, и каждый вытягивал шею, чтобы увидеть, кто же в нем сидит.

Я нерешительно переминался на своем месте, рассматривая лица окружавших меня людей. Они пришли, чтобы встретить его ликованием и способствовать его триумфу. Для них он был реальностью, они не испытывали ни малейшего сомнения в его существовании, это можно было прочесть по их лицам. Я довольно долго наблюдал их, пока не пришел к выводу, что и это обман. Это было одновременно игрой и обманом, как и в случае со мной. Их гордая торжественность, высокомерие и устремленность в будущее, все, что было написано на их лицах, не имело отношения к событию, ради которого они пришли и теперь стояли и ждали. Нечто предшествовало ему и создало его и нарядило его так, как они ожидали. Это они были его первопричиной. Их собственное сладострастие, их смутные вожделения окрасило их щеки и губы. Они наслаждались собственным возвышением. Они пришли ради самих себя, надеясь согреться у огня, который сами же и раздули. Их привела сюда та же игра фантазии, что и меня, привели их собственные чувства и представления, хоть они и не отдавали себе в этом отчета. Они создавали свою действительность в игре с самими собой, и радовались ей, и забывали, что это лишь игра.

Они еще меньше меня научились выносить действительность. Они еще меньше меня были готовы воспринимать ее. Физическое существование того, к кому были обращены их ликующие возгласы, и его собственная готовность к этой шулерской игре возносили их над обманом. Это ситуация совращения и развращенности, которой не упустит ни один совратитель.

С каждой минутой, приближавшей нас к его выезду, люди становились беспокойней. Они долго простояли в толпе и теперь хуже выносили тесноту. Даже полицейские были захвачены этим беспокойством.

— Эй, не напирай так, — сказал один из них, грубо отпихивая молодую женщину подальше от края тротуара.

— Не лапай меня, — завопила та в ответ. — Я скажу ему, что ты меня ударил.

— Кому же ты это скажешь? — добродушно откликнулся полицейский.

— Кому? Самому! — она назвала Б. просто по имени.

— Самому? — повторил полицейский. — Да что ты говоришь? А он тебе сват? Или брат?

Стоявшие вокруг них люди засмеялись.

— Нет, — с вызовом ответила женщина.

— Так, может, ты за ним замужем? А?

Теперь расхохоталась и женщина.

— Замужем, да не за ним, — сказала она.

— Я думал, может, он твой кум, раз ты называешь его просто по имени, — сказал полицейский, чтобы уладить инцидент.

— К сожалению, он мне не родственник, — примирительно сказала женщина. — А то бы я не валилась здесь с ног от усталости.

— Если устала, то сядь вон туда, повыше, — сказал полицейский, указывая на эркеры высоких старых домов, нижние этажи которых оккупировали подростки.

Одни сидели там, на узких слегка наклонных подоконниках, болтая ногами. Другие оседлали невысокие чугунные фонари, выраставшие из каменных стен, подобно ветвям. Мальчишки удерживались верхом на фонарях, положив руки на плечи сидящего впереди приятеля, а самый первый уперся подбородком в металлический, остроугольный колпак, обхватив фонарь распростертыми руками.

Я отодвинулся от края тротуара и, словно ища защиты, прислонился к стене какого-то дома. Я слышал, как женщина назвала его по имени и что ответил ей полицейский. Доверительность, звучавшая в их словах, хоть они и спорили, усилила во мне чувство, что я не принадлежу к ним, что меня исключили из игры. Когда я стоял там и слушал, меня охватила печаль и снова вспомнилось все прежнее.

Мне было жаль этой улицы, жаль домов на этой улице и людей, которые стояли на этой улице и ждали. И я знал, что стою здесь и горюю и увижу моего врага, которого другие, ждавшие одновременно со мной, запросто называли по имени. Я горевал, потому что они шутили, а горевал я один. Они отпускали шутки и доверительно называли его по имени. Пусть это было наваждение, обман, нереальность, но они стояли и радовались, они встретят его криками ликования, а моя иллюзия разбилась, я чувствовал, как он постепенно теряет свою маску, а за ней появляется другое лицо. Первые озабоченно-пугающие слова моего отца, враждебность детей, прогулка с моим другом и последующие годы, когда я мысленно спорил с ним, встреча с его голосом, мои колебания, моя нерешительность, все, все снова ожило в этой печали. И мне показалось, что одновременно я все это теряю. Страх, который он мне внушал, и отчаяние, в которое он меня вверг, все принадлежало мне уже тогда, когда я, держась за руку матери, пересек площадь и она подвела меня к детям, исключившим меня из игры. И вся сумятица, все мои позднейшие блуждания, когда он являлся мне как некий демон, и я ужасным образом связывал мою жизнь с его жизнью, и это тоже принадлежало мне, и я застрял во всей этой путанице на ложных путях. И наконец, позже, когда я, полностью поддавшись наваждению, привык к этим встречам и научился любить их и даже того, кто казался мне опасным, преобразил своей фантазией в того, кто принесет избавление. И вот теперь пришла печаль и знание, что больше ничто не поможет. Вон там он выйдет из своего дома и поедет по улице, а я стою здесь, прижавшись к стене, и все, все необратимо уничтожено. Останется лишь тихое сожаление, что до этого дошло.