Сибилла кусала губы, сплетая пальцы сложенных на коленях рук. Слезы ее оказались так неожиданны, что, когда она опустила голову, сдерживая всхлип, я вначале не знал, что делать. Наконец я неуверенно протянул руки к Сибилле, и она, встав с табурета, шагнула в мои объятия.
– Я так боюсь! – шептала она. – Всю свою жизнь я боюсь этого человека!
Я гладил ее волосы и, закрыв глаза, старался побороть желание, которое возбуждала во мне эта женщина. Я держался так, словно успокаиваю безутешного ребенка, – даже когда ее руки, тонкие и теплые, обвили мою шею, словно плети вьюнка.
– Нет, – пробормотал я невнятно, отстраняясь. – Я не могу…
Сибилла подняла ко мне лицо. Глаза ее были бездонны, как море.
– Зато я могу, – сказала она и прильнула губами к моим губам.
У меня вырвался приглушенный вздох.
– Больно? – прошептала она и кончиком пальца провела по рассеченной губе.
Меня хлестнуло похотью, словно раскаленной плетью. Я услышал собственный стон – слабый звук, с которым пало мое сопротивление. Я теснее прижал Сибиллу к себе, запустив пальцы в ее роскошные волосы, и больше не чувствовал боли от ушибов и ссадин – она исчезла, растворилась в водовороте наших поцелуев, в стремительном прикосновении девичьих пальцев, которые рывком стянули с моих бедер чулки и сомкнулись на отвердевшей мужской плоти.
– Я хочу познать иное чувство, кроме страха, – услышал я ее шепот. – Хочу ощутить желание, пускай только сейчас, ненадолго…
Она отступила на шаг и распустила шнуровку по бокам платья. Я смотрел на нее с неистово бьющимся сердцем, в глубине души понимая, что если сейчас уступлю похоти, то никогда не забуду и не прощу себе этого поступка. До конца своих дней я буду мучиться угрызениями совести, терзаться своей изменой Кейт – любимой, которая, ничего не ведая, ждет в Хэтфилде моего возвращения.
Затем, когда черный бархат мягко опал к ногам Сибиллы и я увидел ее безупречную наготу, ее высокие, увенчанные розовыми сосками груди, абрис ребер, проступающий под белоснежной кожей, словно туго натянутые струны лиры; плоский живот, плавным изгибом сбегающий к золотистому пушку между бедер, – больше я ни о чем думать не мог. Схватив Сибиллу в охапку, я уложил ее на пол, поверх наших плащей, и вошел в нее грубо, почти яростно; каждым новым движением я высекал ее исступленные стоны и сам еще больше возбуждался от этого, пока она не выгнулась навстречу моему неистовому напору.
Казалось, наше слияние длится вечно; затем семя исторглось так внезапно, что у меня перехватило дух. Я не успел отстраниться; Сибилла прильнула ко мне, цепко обхватила меня руками и ногами, безрассудно упиваясь моим криком и сладостно содрогаясь всем телом.
Наконец я обессиленно рухнул на плащи рядом с ней; желание, обуявшее нас, с каждым мгновением угасало, словно угли залитого водой костра.
Сердце мое замедлило неистовый стук. Глядя на профиль Сибиллы, я потянулся было поправить упавший на ее лицо влажный локон, но тут она резко отстранилась:
– Нет. Вы мне ничем не обязаны.
С этими словами она встала, подняла сброшенное на пол платье. Я ничего не сказал; не в силах подобрать нужные слова, я тоже поднялся и молча смотрел, как она зашнуровывает платье. Теперь, когда все закончилось и моя безрассудная похоть была утолена, я не находил в этом ни малейшего удовлетворения.
Сибилла наклонилась к моей одежде, разбросанной на полу, взяла шпагу и протянула ее мне.
– Если письма не помогут, – промолвила она, – используйте это.
На краткий миг наши взгляды встретились. Затем она повернулась и, не сказав больше ни слова, вышла из комнаты.
Уайтхолл
Глава 17
Я не смог уснуть.
Я сидел в темноте, лицом к двери, напряженно вслушиваясь, не раздадутся ли приближающиеся шаги, до тех пор, пока решетку расположенного высоко в стене окна не тронул мутно-серый отсвет, возвещавший наступление рассвета. Тогда я встал, поморщившись от боли в затекших конечностях, и принялся собираться. Вид у меня был пугающий: подбитый глаз превратился в узкую щелочку, губа распухла. Синяки и кровоподтеки под рубашкой приобрели изжелта-лиловый оттенок. Впрочем, я не стал задерживаться у зеркала. Очень уж не хотелось смотреть в глаза собственной совести.
В длинной галерее, которая вела в королевское крыло, уже вовсю трудились слуги, собирая огарки ночных свечей, унесенные с ужина кубки и прочие предметы, брошенные ночью где попало захмелевшими придворными. Когда я подошел к двустворчатым дубовым дверям королевских покоев, один из стражников выступил вперед, наставив на меня пику.
– Стой! Что тебе здесь нужно?
– Прошу вас, сообщите ее величеству, что мастеру Бичему крайне необходимо с ней увидеться, – сказал я.
Стражник сверлил меня взглядом, явно решая, не велеть ли мне вернуться к середине дня и дождаться в общей очереди просителей, когда королева направится в парадный зал обедать.
– Скажите, что дело касается ее помолвки, – добавил я.
Охранник вытаращил глаза. Развернувшись к одному из своих сотоварищей, он рявкнул приказ. Я отошел к окну и устремил взгляд во внутренний двор, где декоративный фонтан, увенчанный херувимом, ронял ледяные капли. Потом стражник бесцеремонно махнул рукой, подзывая меня, и я вошел вслед за ним в лабиринт коридоров и комнат, который представляли собой личные покои Марии.
Она ожидала меня, одетая в красновато-коричневое бархатное платье с поясом, украшенным драгоценными камнями; волосы собраны на затылке под жемчужной сеточкой. Дамы, состоявшие при ней, сидели неподалеку, занятые шитьем. Беглый взгляд доказал, что Сибиллы среди них нет. Сняв шапку и услыхав приглушенное аханье, когда женщины разглядели мое избитое лицо, я поклонился:
– Простите меня за вторжение, ваше величество. Я принес новости, которые вам необходимо выслушать немедля.
– Ты побывал в потасовке, – холодно заметила Мария и прежде, чем я успел ответить, отступила в сторону.
Сердце мое ушло в пятки, когда я увидел, что позади нее, у стола, заваленного бумагами, с пером в руке сидит Ренар.
– В такую рань? – осведомился он, вскинув брови. – Боюсь, сейчас не самое подходящее время для второстепенных встреч. Советую вернуться позже, тогда вас смогут выслушать и…
– Нет, – перебила Мария. – Он уже здесь, и я приму его сообщение. Судя по его виду, дело крайне важное. Всякий другой в таком состоянии остался бы в постели.
Я вновь перевел взгляд на королеву. Ей тоже не худо было бы отлежаться – лицо восково-бледное, под глазами темные круги, будто она уже несколько дней не высыпалась. Кроме того, по ее настойчивости было ясно, что стражник в точности повторил слова, сказанные мной у наружных дверей, таким образом открыв королеве – как я и рассчитывал, – что мне известно нечто, ведомое лишь узкому кругу ее приближенных. Мария явно была недовольна моей неуместной болтливостью.
