— В очередь пусть встанет, — огрызнулся Буров. — Ты мне лучше скажи, а что делать-то? Сам знаю, что отрываю от него отличного помбура. С другой стороны, Елисееву пора расти.
— Это на сорок второй-то? — хмыкнул Дорошин. — Ты еще в трясину его посади. И погляди, как он там расти будет.
— Я в Елисеева верю, — заявил Буров.
— Это ты от безнадежности так говоришь, — вздохнул Дорошин, почти дословно повторяя сказанное когда-то Векавищевым. — Вот что, Саныч. Ты вообще собираешься мириться с Андреем? Или вы теперь до конца жизни лютые враги?
— Как я буду с ним мириться, если он со мной не разговаривает? — резко ответил Буров. — Изображает, будто меня на свете нет. А? Люди замерзли, а я, гад такой и враг народа, заступился за Казанца. Вместо того, чтобы этого Казанца, значит, примерно расстрелять. Ну да, у нас ведь только Андрей Иванович принципиальный, а Григорий Александрович Буров такой роскоши себе позволить не может, потому что начальник. Шире мыслит! Видит шире! Отвечает не только за свою собственную бригаду, но и за все управление! Эта светлая идея в голове товарища Векавищева, конечно, не умещается. Да и потом, не один же Казанец виноват в случившемся. Не он же один! Ладно, все. С Векавищевым у меня покончено. Я уж с ним и так и эдак, как с Натальей, боярской дочерью, а он морду воротит. Теперь только по имени-отчеству и только по делу.
Векавищев тоже тяжело переживал ситуацию. У него собственный слушатель имелся — Авдеев Илья Ильич. Ильич был человеком еще более терпеливым, чем Дорошин, но гораздо более ехидным. И ехидство это проявлялось не столько в словах, сколько в прищуре, в смешках и интонации. Впрочем, Векавищев привык. Успел отрастить толстую шкуру. Сейчас, впрочем, Андрея Ивановича беспокоили не столько сложности и тонкости его отношений со старым другом и начальником, сколько некие весьма подозрительные действия этого самого начальника. Идя от вышки к вагончику, Векавищев наседал на Авдеева:
— Вот скажи, Ильич, нет, ты мне скажи: по-твоему как, Буров во всем этом конфликте прав?
— Кто начальник, тот и прав, — ответил умудренный жизнью Авдеев.
— Это ты меня подразнить хочешь, — догадался Векавищев. — Ну, ничего у тебя не получилось. Запиши где-нибудь. А по правде мне скажи — как считаешь?
— Я считаю, решение принято и спорить с ним бесполезно. Казанец остается.
— Ты на их стороне, что ли? — вскипел Векавищев.
— Я на стороне здравого смысла, — отозвался Авдеев.
Векавищев помолчал и спросил о другом:
— А как думаешь, зачем Буров вызвал Елисеева в управление?
— Да понятия не имею!
— Ох, сердцем чую: новую провокацию готовит! — воскликнул Векавищев. — Он нарочно способы изыскивает побольнее меня уязвить. Нарочно, учти. Возможностей у него как у начальника много, вот и глумится.
— Пора вам выпить мировую, — не выдержал Авдеев. — Утомили вы всех своей враждой.
— Предлагаешь мне идти против моих принципов? — прищурился Векавищев зло. — Не ожидал от тебя, Ильич!
— Господь с тобой, Андрей, какие принципы! — начал Авдеев. — Но все-таки…
— Никаких «но»! — рявкнул Векавищев.
На счастье, возле вагончика остановилась машина, и тягостный разговор оборвался. Из машины вышел Елисеев. Он был, как всегда, опрятен, подтянут и невозмутим, но опытный глаз Векавищева различил какую-то непривычную растерянность на лице помбура. Сердце у него дрогнуло. Сердце-вещун. Не обмануло — провокация со стороны начальника глядела на него из виноватых глаз Георгия.
— Что случилось? — властно спросил Векавищев. — Говори, Георгий. Ну?!
— Андрей Иванович, — промолвил Елисеев, — тут такое дело… Меня назначили буровым мастером на сорок вторую.
Он опустил голову.
Векавищев взревел:
— Убью!
Бесстрашный Елисеев вздрогнул. Илья Ильич вздохнул:
— Это он не тебе, Георгий.
Векавищев резко повернулся и почти побежал в сторону буровой вышки. На полпути он остановился и закричал срывающимся голосом:
— Вот что, Георгий! Увидишь Бурова — передай ему мои слова. Только дословно! Мол, знать его не хочу и чтоб ноги его здесь не было!
Елисеев выглядел несчастным. Назначению он был, конечно, рад: теперь можно будет развернуться как следует, да и сорок вторая — интересная задача, там много нерешенных проблем, по словам Бурова. В общем, очередной вызов человеческим и профессиональным качествам Елисеева. Не ответить на этот вызов он не мог. А со стороны это смотрится так, будто Елисеев — неблагодарная скотина по отношению к Векавищеву, своему наставнику, который принял его как родного.
Авдеев хорошо понимал все, что творится в душе у молодого человека. Проговорил негромко:
— Не обращай внимания, Гоша. Андрей теперь злой как собака на всех. Сначала Васька Болото ушел от него без объяснения причин. Тоже на сорок вторую, кстати. Встретитесь там, все знакомое лицо — легче тебе будет. Васька мужик сволочной в смысле подраться, но в нем еще много неизведанных глубин. Сам по себе он не гнилой человек и работник каких мало, вот тебе и опора. Мда… А Андрей… Перемелется.
— Думаешь? — негромко, с болью переспросил Елисеев.
— Уверен, — не задумываясь ответил Илья Ильич. И пожал ему руку: — Поздравляю, Георгий. Так держать.
* * *
На сорок второй Елисеева встретило полное запустение. В вагончике под выгоревшим вымпелом — чья-то давняя награда за спортивные достижения — сидел человек в ватнике. Перед ним в жестяной кружке имелся напиток неизвестного происхождения, обладавший резким спиртовым запахом. При появлении Елисеева он нехотя поднял голову и поглядел на вошедшего с нескрываемой издевкой.
Трудно было представить себе что-то более странное и неподходящее для здешней обстановки, чем Георгий Елисеев, чистюля в клетчатой рубашке.
— Здравствуйте, — проговорил Елисеев со спокойствием, достойным индейца в описании Фенимора Купера. — Могу я узнать вашу фамилию?
После долгой, выразительной паузы человек за столом ответствовал:
— Вахид Ахметов. Помощник бурового мастера. Хотя самого мастера ой как давно уже нет. Я понятно ответил?
— Вполне, — коротко бросил Елисеев. — Меня зовут Георгий Алексеевич Елисеев. Я — новый буровой мастер.
После новой паузы, во время которой Вахид Ахметов осмысливал информацию, помбур усмехнулся и просто, ласково спросил:
— Пить будешь, Гоша?
Елисеев никогда не пил с подчиненными. Но развивать эту тему сейчас счел преждевременным. Потом все встанет на свои места. Сначала надо поговорить с людьми, поглядеть на них.
— Буду, — сказал Елисеев. — Налей.
Ахметов взял вторую кружку, понюхал, сморщился.
— Черт, одеколоном воняет. Возьми мою, моя тут, кажется, единственная не воняет.
