Я поднялся.
— Пойду.
— Хочешь, я поеду с тобой к ним?
— Нет, не хочу. Один поговорю.
Тетя выглядела повеселевшей. Племянничек — ее головная боль. Она радовалась, что он стал умнеть.
— Потом сразу приезжай сюда, не шляйся, хорошо?
— Хорошо.
Тетя назвала адрес бизнесмена. Он жил в собственном, недостроенном особняке на окраине Саранска.
— Познакомишь хоть со своей девушкой?
— Да, вечером. Она очень хорошая. Ее зовут Эля.
Тетя была за меня рада, но все равно, наверное, в толк не могла взять, каким образом я нашел себе девушку. Она-то думала, что все это время я сидел дома, но я, черт бы меня побрал, где только не побывал за эти дни. Даже в гробу спал.
И я ушел. С Хрюшей и Филей, привязанными к будке позади дома, забыл попрощаться. В отличие от кроликов Степашек и безымянных кур, они всегда были мне рады, когда я навещал их. Особенно рад был боров Хрюша. Завидев ведро с помоями в моих руках, он приветствовал меня радостным хрюканьем. И я тоже всегда был рад слышать это хрюканье.
6
Тетя смотрела в окно, когда мы отъезжали от ее дома. Она смотрела на меня с умилением. Думала, ее племянничек действительно поумнел. Откуда ей было знать, что я задумал убить свою возлюбленную и ее кавалера?
7
Мы отправились обратно, на родину, так сказать. Когда подъезжали к Болдину, по радио, настроенному на «Европу Плюс», зазвучала очень грустная песня в исполнении Тани Булановой. Правда, название песни полно оптимизма: «Мы будем вместе». Черта с два, подумал я. С человеком, которого люблю больше всего на свете, мне никогда не быть вместе. Я ей не нужен, и она пыталась избавиться от меня примитивно и жестоко, как когда-то Элин дедушка пытался избавиться от своей кошки: топил ее, душил, потчевал дробью из ружья, а под конец долбанул топором по башке. Дедушка — старый, мастер на все руки, гробы с крестами строгает, и от него вполне можно ожидать любой пакости. Но от нее… ласточки моей ненаглядной, кошечки нежной… Представляете? Чего только не перепробовала, пытаясь от меня избавиться. Словно она никогда не целовала меня, не прижималась щекой к моей тощей груди и не говорила что-нибудь хорошее. Да, говорила. Правда, редко. Чаще всего она молчала в минуты близости или, плача, говорила, что «все это было в последний раз». Но иногда, распаленная моими жалкими ласками, становилась совсем другой, и в такие моменты она особенно мне нравилась, потому что требовала новых поцелуев и говорила, что любит меня. Я, дурак, верил всему и молчал, не смел сказать, что тоже люблю ее, черт бы меня побрал, такого скромнягу. Сейчас-то я понимаю, что в такие минуты с ней можно было делать все, наслаждаться разнообразием секса, и все такое, но — поздно, поезд ушел. Теперь она совсем превратилась в тварь вместе со своим торгашом. Пытались от меня избавиться, а я оказался живуч как кошка — осталось угостить зарядом дроби и огреть по башке топором. Не хотелось о них думать, злой был на обоих. Еще до тетиного откровения был злой.
— Роберт, тебе какие женщины больше нравятся? — вдруг спросила Эля.
— Почему ты спрашиваешь об этом?
— Хочу знать.
— Хорошо, — сказал я. — Только ты не обижайся, ладно?
— Ладно.
— Мне нравятся «в годах». Женщины бальзаковского возраста, — сказал я и вспомнил женщину, за которой тащился вчера вечером и от которой пахло духами «Сальвадор Дали». Наверное, если ее раздеть, фигура будет не хуже, чем у Хизер Козар.
— Ну, это не новость! Ты уже говорил, что любишь старушек.
— Чего же еще ты хочешь знать?
— Что тебе нравится вообще. Я хочу понять, чем мне руководствоваться, когда начну перевоплощаться. То есть: или мне стать копией твоей кикиморы, или подстроиться под тот образ, вернее, облик, который ты ценишь и ищешь в других женщинах. В одной, например, может нравиться одно, во второй другое и так далее. Я выберу из каждой понемножку и стану твоим идеалом.
Я улыбнулся. Совсем забыл, что у Эли в пакете помада — тринадцать оттенков — и краска для волос — четыре цвета.
— Если говорить про вообще, мне нравится, когда от женщины пахнет духами «Сальвадор Дали», возле ее глаз — усталые морщинки, а сама она — воплощение материнства. Я хочу сказать, что рядом с ней можно почувствовать себя маленьким мальчиком, которого она не даст в обиду. Понимаешь меня?
— Не совсем, — сказала Эля. — Филиппа Киркорова могу понять, потому что он женился на Пугачихе из-за денег.
— Думаешь, он женился обязательно из-за денег?
— Из-за денег, конечно!
— Не уверен.
— А я уверена! Неужели старуха в постели лучше молоденькой?
— Никто не говорит тебе про древних старух, — возразил я. — А Алла Борисовна еще очень привлекательная женщина, серьезно говорю, и ведь у каждого человека свой вкус, правда?
— Ладно, оставили Филиппа и Пугачиху. Но тебе-то действительно нравятся старухи?
— Я уже сказал, Эль.
— Хорошо, старухи так старухи. Духи я куплю, морщинки, как и родинку, нарисую. Потом скажешь, в какой цвет мне покрасить волосы и губы. Волосы, может быть, придется отрезать. Кстати, когда ты говорил, что готов ради меня отрастить косу и накачать мускулы, я забыла сказать, что это необязательно. Если человек уже мне понравился с первого взгляда, таким, какой он есть, все остальное не имеет значения. А мускулистых дегенератов я вообще терпеть не могу.
Наверное, я снова ослышался. А уж если я действительно такой красавец, может, предложить свои услуги популярным журналам, и мои обольстительные фото украсят свежий номер. Вот Роберт Дезертиро лежит в ванне, задумчиво смотрит в объектив, и весь в хлопьях белоснежной пены. Вот стоит перед большим зеркалом, сам голый, вокруг бедер полотенце, и намыливает пеной для бритья щеки, намереваясь бриться. Вот торопится на свидание, при галстуке и в белой рубашке, смотрит на часы «Омега», боится опоздать. А вот и разглядывает журнал «Плейбой», номер с облизанной на каждой странице Хизер Козар, а в руке у Роберта Дезертиро дымится «Лаки страйк».
Обратно ехали той же дорогой и снова видели на обочине ржавые и пыльные памятники. Снова видели убогие «кадышовские» дачи: камазовские кабины, цистерны с надписью «Молоко», шалаши всякие и этот вертолет, к хвостовой части которого был привязан скворечник. Правда, старика в летчицком шлеме уже не было.
— Вспомнила! — вдруг сказала Эля. — Меня отчим прибьет! Обещала ему машину отдать, заехать за ним на дачу, а опоздала, блин, на два часа.
— Все из-за меня, — сказал я. — Давай поговорю с ним, объясню, что я виноват, и он не станет тебя ругать.
— Не надо, Роберт, — сказала Эля. — Вдруг и тебе попадет. Лучше я скажу, что колесо проткнула вместе с запаской и долго стояла на дороге. Сейчас мы заедем за ним. Ждет, наверное, упырь этот. Заберем его, а потом он отвезет нас к тебе, идет?
