Так начались его полеты. Его уже относило в мир, предназначенный ему судьбой. Мир маленьких городов с большими заводами. Мир чадной сутолоки в тесных и грязноватых областных аэропортах (слепленные наскоро, после войны для поршневых тихоходов «Ли-2» и «Ил-12», их только начинали с запозданием перестраивать под новые, реактивные времена).
А перед ноябрьскими праздниками 1970-го (украшенные улицы уже пестрели флагами и транспарантами, колыхались на тросах громадные полотнища с портретами Ленина и полотнища поменьше со строгими, ясными ликами членов политбюро) Димка пригласил их с Мариком к себе на работу.
Встретились по названному Димкой адресу в центре города, в тихом переулке, у запертых дверей какой-то старой школы.
— При чем тут школа? — удивился Марик.
— Бывшая, бывшая школа, — ответил Димка. — Закрылась она, просто вывеску еще не успели снять. Наш комбинат здесь помещение арендует.
Он отпер своим ключом какую-то боковую дверку, и они прошли за ним черным ходом в недра умершей школы. Их голоса и шаги в темных, пустых коридорах звучали, казалось, непозволительно громко. Они невольно заглядывали в раскрытые двери классов. Кое-где еще остались брошенные, сдвинутые в беспорядке парты. В кабинете физики с забытого на стене портрета первооткрыватель фотоэффекта Столетов, с усами и бородкой, озадаченно смотрел сквозь маленькие очки на опустевшее помещение.
— Закрылась она потому, — сказал Димка, — что детей вокруг мало. Здесь, в центральных районах, одни старики доживают, молодежь в новостройки перебралась. И вообще, рождаемость низкая. Вот, правда, Стелка наша решила отечеству помочь: в тридцать лет родила от своего моримана…
У Григорьева сердце бухнуло к горлу. Переведя дыхание, спросил с трудом:
— Сына или дочку?
— Девчонку. Так что, государству всё равно убыток. Зато самой полегче будет. Девку безотцовщиной воспитывать проще, чем парня. А ты-то у нас когда разродишься?
— Весной, — неохотно ответил Григорьев. Он еще не говорил ребятам, что они с Ниной ждут ребенка.
— Что, правда?! — изумился Димка. — Ну, ты молодец, не то что мы с Тёмкой!
Они шли коридором, окна которого выходили в узкий, темноватый двор-колодец. Слышно было, как в доме напротив из открытого окна кричал Высоцкий:
Спасите наши души,
Мы бредим от удушья!
Спа-сите н-наши д-души,
Спешите к нам-м!..
Димка даже остановился, прислушиваясь:
— Во дает мужик! Я с него балдею.
— Магнитофон-то купил? — спросил Григорьев.
— Куплю, куплю, — ответил Димка. — Я хороший хочу, надо подкопить. Да хорошие в магазинах не лежат.
Они пришли в школьный спортзал. В одной стороне его, под «шведской стенкой» с желтыми перекладинами, был собран уцелевший спортивный инвентарь: несколько сложенных друг на друга матов, гимнастический «конь» со вспоротым клеенчатым боком. А вокруг виднелось имущество новых хозяев: пестрело на полу множество разноцветных банок и бутылок, издававших запах красок и растворителей, стояли верстаки, высилось странное сооружение — нечто вроде большого шкафа из полированного дерева с темным стеклом в передней стенке.
— Вот, — сказал Димка, — здесь у нас мастерская. Тут ребята наши пьют, на матах девиц валяют. Говорят, здорово получается на просторе, с койкой не сравнить. Но при всем безобразии кое-что, однако, и делается. Ну, глобусы, смотрите! Диорама «Преображенный край» по заказу кавказского музея!
Он подошел к громадному шкафу, наклонился и щелкнул выключателем. Загудели, разгораясь, мощные лампы, широкое окно засветилось изнутри ярким светом, похожим на солнечный. И перед ними — в голубом и желтом сиянии — открылся праздничный мир. Вспаханные поля на переднем плане, с тракторами и фигурками людей, выглядели так, что, казалось, если бы не стекло, можно было бы перелезть и спрыгнуть туда, на рыхлую, теплую землю. Цепочкой тянулись мачты ЛЭП с настоящими проводами и уменьшались, уходя в глубину, где высились рельефные горы с пушистыми темно-зелеными террасами чайных плантаций, с овечьими стадами. И всё это — горы, сочная зелень, сверкающая полоска горной реки, белые домики и башенки — незаметно переходило в рисованное продолжение на задней стенке. Курились легким дымком тонкие трубы какого-то дальнего завода или электростанции. В ярко-голубом небе парил вертолет.
— Ну как? — спросил Димка.
— Здорово!!
— А знаете, сколько эта штука стоит? — в едких зеленых глазах Димки было торжество. — Не угадаете. Двадцать две тысячи!
— Ты что! — выдохнули Григорьев и Марик.
Димка, довольный, оскалил белые клыки:
— Двадцать две тысячи! Три новых «Волги» можно купить, пять «Москвичей», семь «Запорожцев»!
— А ты что в ней делал? — спросил Григорьев.
— Да так, — ответил Димка. — Кое-что на предметном плане, горы мастерил. Кое-что на живописном. Вот, будете знать, чем я занимаюсь. Ну а теперь, давайте посидим.
С хозяйским видом он вытащил из-под верстака табуретки. Достал электрический чайник, вышел куда-то набрать воды. Вернулся, присоединил к чайнику длинный шнур и включил в розетку на задней стенке диорамы. Расставил на верстаке чашки. Это было время, когда они решили собираться без спиртного. Сами решили, без всякой агитации (тогда, в семидесятом году, как раз стояло затишье в борьбе с пьянством: прежняя кампания — шестьдесят шестого — давно выдохлась, а будущая — семьдесят второго — еще и не предвиделась). С чего-то взбрело им в головы поберечь здоровье при помощи чая с вареньем и сухариками.
Стали пить чай. Димка рассказывал:
— А что у нас тут со столетием Ленина было! Заказал один музей диораму «Ленин в Разливе». Художник эскиз представил: озеро, Ленин в лодке сидит на веслах, от берега отплывает, а сам — в красной рубашке. Красота!.. Начальство в ужасе: почему у великого вождя рубаха, как у цыганского гитариста?! Художник, молодой, бородатый как Фидель, объясняет: символ революции! Начальство трясется, эскиз не подписывает.
Вызывают из Москвы ученого по ленинской одежде, и такие, оказывается, есть. Тот кряхтит, пыхтит, катает заключение на семи листах: мол, вообще-то Ленин предпочитал более скромные цвета, но, как символ революции, красную рубаху — можно.
Опять комиссию собирают эскиз утверждать. Кто-то забдел: а куда это Ленин от берега отплывает? Художник вопит: в революцию! — Нет, нельзя, чтобы он от нашего зрителя уплывал, он к зрителю приплывать должен. — Но он же на веслах! Если ему к берегу подгребать, значит, спиной к зрителю сидеть. Совсем ерунда! — А пусть он тогда вполоборота смотрит, куда причаливает. — Тут другой начальник подскакивает, как в жопу укушенный: «Да вы что?! Чтобы Ленин через плечо озирался?!!» — Так ни хрена не решили и не сделали. Ой, маразм крепчает! Ленину такое, наверно, в дурном сне не снилось.
Григорьев и Марик посмеивались. Димка махнул рукой:
