– О, пусть тебя это не удивляет, – отвечала она, – все правда и все ложь.
Фея Хлебных Крошек больше не отталкивала меня, и я уснул, уткнувшись лицом в ее длинные волосы, подобно тому как в сновидениях предыдущих ночей засыпал, уткнувшись в длинные волосы Билкис.
Проснулся я от звона колокола, который обычно призывал меня на работу, а ныне возвещал час, когда мне предстояло отправиться в долгий путь; старенькая моя жена, склонившись над чайником, готовила мне завтрак, более плотный, чем обычно.
Через несколько минут я нежно обнял ее и пустился в дорогу на поиски мандрагоры, которая поет.
Глава двадцать шестая,последняя и самая короткая из рассказа Мишеля, а потому самая лучшая во всей книге
Если моя «Илиада» заставила вас скучать, сударь, не бойтесь, что я стану испытывать ваше терпение долгим рассказом о моей «Одиссее». Не то чтобы она не была богата необыкновенными приключениями, знание которых могло бы при определенных обстоятельствах пригодиться людям простосердечным, но для этого ее следовало бы рассказать на языке более наивном и менее изощренном, чем тот, на котором говорим мы, на языке народа, еще не утратившего воображения и веры, и я непременно займусь этим, если отыщу сегодня вечером мандрагору, которая поет. Как видите, мне осталось совсем немного времени на то, чтобы убедиться в ее существовании, а ведь от этого зависит моя собственная судьба.
Достаточно будет сказать вам, что вот уже полгода, как я скитаюсь по заросшим мандрагорами полям, которые все до единого принадлежат народу, состоящему из самых хорошеньких женщин в мире, и что нигде не нашел я ни мандрагоры, которая поет, ни женщины, которая заставила бы меня забыть любовь Феи Хлебных Крошек.
Неделю назад я встретил подле городских ворот Глазго пару «гербалистов»,[151]занятых поисками лекарственных трав.
– Сударь, – обратился я к тому из этих двух любознательных господ, чей вид, надменный и самоуверенный, несомнительно выдавал в нем ученого монаха, – осмелюсь спросить у вас, не знаете ли вы случайно, где мне найти мандрагору, которая поет?
– Друг мой, – отвечал он, щупая мне пульс, – если она где-нибудь и существует, то, бесспорно, только в местной лечебнице для лунатиков, куда этот юноша не замедлит вас отвести.
И с того дня меня держат здесь взаперти, что, впрочем, не мешает моим поискам, ибо мандрагоры здесь в избытке…
Но скажите мне, сударь, вы ничего не слышите? Вам не показалось, что эти цветы, умирающие в свете последнего луча солнца, издали некий тихий и мелодичный звук? Прощайте, сударь, прощайте!
И Мишель устремился к своим мандрагорам.
– Упаси меня Господь, несчастный, – сказал я сам себе, схватившись за голову, и бросился по аллее прочь, не оглядываясь, – упаси меня Господь стать свидетелем твоего горя, когда ты лишишься последней из обольщавших тебя иллюзий!
Заключение,которое ничего не объясняет и которое можно не читать
Я приближался к элегантному портику, выходящему на набережную Клайда, когда суровый и чопорный мужчина, одетый в черное с ног до головы, тронул меня за локоть с видом одновременно вежливым и властным. Я поздоровался; он ответил мне легким кивком головы и снова застыл в своей прежней позе, величественно моргая глазами и щедрой рукой черпая испанский табак из золотой табакерки.
– Вы, сударь, должно быть, филантроп?[152]– спросил он.
– Я не знаю, что это такое, сударь, – отвечал я, – но я человек.
Он медленно запустил в нос очередную понюшку табаку, дабы избавить себя от необходимости давать мне объяснения, которых я, по его мнению, не был достоин.
– Я предположил, сударь, что вы филантроп, – вновь заговорил он, – потому что видел, как вы долго беседовали с тем несчастным мономаном, кого привезли к нам недавно и кого мучает весьма любопытный синий бес[153]. У него странная причуда: он разыскивает мандрагору, которая поет. Меж тем вам, сударь, наверняка известно, что растение это, именуемое у Линнея atropa mandragora,[154]лишено, подобно всем другим представителям растительного царства, органов вокализации. Atropa mandragora – не что иное, как цветок из семейства пасленовых, снотворный и ядовитый, подобно большинству своих собратьев; его наркотические свойства, болеутоляющие, охлаждающие и усыпляющие, были известны еще во времена Гиппократа. Мандрагору успешно применяют при лечении меланхолии, конвульсий и подагры; припарки из этого растения обладают превосходным противовоспалительным действием, их рекомендуют от завалов,[155]скирров[156]и золотухи. Я совершенно убежден, что сок корней мандрагоры и ее корковой части – мощное рвотное и слабительное средство, которое, однако, прописывают лишь больным низкого происхождения, ибо оно чаще приводит к смерти, чем к выздоровлению.[157]
