Пинехас был высокий, стройный молодой человек с желтовато-бледным лицом, орлиным носом и очень густыми черными волосами. Такие же густые, резко обрисованные брови оттеняли его большие темные глаза, задумчивые и глубокие, как море.
В то время как он подвигал мне кресло, я с недоумением рассматривал старого товарища, который сильно изменился с тех пор, как мы не виделись. Он очень похудел, глаза его впали, а на губах появилась складка горечи и ожесточения. Разговор наш сначала шел о маловажных предметах, потом я свел его на страшные события последнего времени.
— Я желал бы знать, как ты сам выпутался из этих бед, Пинехас, и посоветоваться с тобою. Как человек мудрый, ты, может быть, знаешь предохранительные средства и, надеюсь, не откажешь в совете и помощи своему старому школьному товарищу.
— Признаюсь тебе, Нехо, я очень мало пострадал от тех происшествий, о которых ты говоришь. Заметил только, что мать моя окуривала комнаты.
— Счастлив же ты, — заметил я. — А мы чуть не были съедены крысами, после того как их нашествие прогнало нас со свадебного пира прекрасной Смарагды.
При упоминании этого имени Пинехас страшно побледнел и судорожно сжал кулаки. Наступило неловкое молчание. Наконец молодой человек преодолел себя и сказал притворно-равнодушным тоном:
— Я знаю, что свадебный пир прекрасной сестры Мены был расстроен и что эти явления, которые всем вам кажутся сверхъестественными, сильно потрясли публику. А между тем, — продолжал он в задумчивости, — все это только действие искусно использованных сил природы. Знания показывают, что в мире происходит постоянный обмен веществ. Одни существа их выделяют, другие поглощают, и быстрота этого обмена производит и поддерживает кругооборот, основную пружину всего мироздания.
Я смотрел на него, вытаращив глаза. Заметив это, он слегка улыбнулся и продолжал:
— Боюсь, Нехо, что ты не совсем меня понял. Я только хотел сказать, что в природе существуют силы, которыми некоторые люди умеют управлять по своему желанию, конечно до известной степени. Для этого они пользуются законом противодействия или упругости. Но пример поможет лучше уяснить тебе мою мысль… Смотри.
Он взял одной рукой маленькую арфу, а другой пододвинул к себе сосуд, закрытый крышкою, и снял последнюю. Я со страхом увидел, что в сосуде лежала, свернувшись, змея из самых ядовитых пород.
Пинехас провел пальцами по струнам инструмента и заиграл какую-то мелодию. Почти в ту же минуту змея приподняла голову и уставилась на музыканта. Мало-помалу тело ее, свитое спиралью, вытянулось вверх, покачиваясь на хвосте как бы в такт музыке, и вдруг змея, выскочив из своего вместилища, обвилась вокруг руки Пинехаса, которой он играл на арфе. Я дрожал от ужаса, но мудрец, продолжая играть, взял змею, опустил ее в сосуд и закрыл крышкой.
— Видишь, Нехо, — заговорил он, — что такое музыка? Неуловимый звук! Он невесом, невидим, не занимает места, а между тем совершенно покоряет змею. После долгих наблюдений я убедился, что музыка есть тончайшая газообразная материя, которая, проникая в организм змеи, доставляет ей величайшее удовольствие и, таким образом, по закону противодействия парализует злобный инстинкт, свойственный змеям. Ну, вот и Мезу глубоко проник в тайные силы природы и превосходно умеет ими распоряжаться. Он отнюдь не заурядный колдун, как вы полагаете, а великий мудрец, который пользуется своими познаниями для достижения обдуманной цели.
Пинехас замолчал, заметив, что я все еще плохо его понимаю. Он отпер шкатулку и, вынув оттуда амулет из желтого камня, подал его мне.
— Возьми это, Нехо… Он предохраняет от влияния чужой воли.
Поблагодарив его, я тотчас же надел амулет на шею и, заметив усталый вид молодого мудреца, поспешил с ним проститься.
Только мимоходом упомяну я здесь о появлении саранчи. Вторжение ее не принесло такого сильного вреда, как первые три бедствия, потому что быстро миновало, но вскоре после него наступило другое бедствие, гораздо более ужасное, особенно по своим последствиям.
Спустя несколько дней после исчезновения саранчи в город снова стали поступать дурные вести.
Повальная опасная болезнь поразила скот и, несмотря на все принимаемые меры, усиливалась час от часу. Все были в ужасной тревоге, потому что стада составляли главнейшую часть нашего имущества и потеря их равнялась разорению.
Лошади, мулы, верблюды издыхали на улицах, конюшни и стойла были наполнены трупами животных. Никакие лекарства не помогали, заклинания и окропления нильской водой оставались без всякого результата.
Снова народ с отчаянными воплями собрался пред дворцом, и фараон, озабоченный и мрачный, пытался его успокоить, обещая принять необходимые меры к прекращению бедствия.
По повелению царя я был послан вместе с несколькими другими офицерами осмотреть стада евреев и узнать, подверглись ли они также повальной болезни. Если нет, мы должны были во что бы то ни стало узнать средство от падежа, даже если бы для этого пришлось отрубить сотни еврейских голов.
Мы объездили значительное пространство. Равнины, на которых паслись стада египтян, представляли плачевный вид: животные издыхали как мухи, и трупы их отравляли воздух, потому что пастухи не знали, куда девать такое множество падали. Но когда мы прибыли на луга, принадлежавшие евреям, они оказались пусты. Весь скот, здравый и невредимый, был помещен в сараях и каменных загонах.
В бешенстве мы вломились в некоторые еврейские дома, чтобы силою выпытать секрет сохранения скота от чумы, но попытка эта осталась безуспешна. Очевидно, участь предателя, удавленного во дворце фараона, сильно напугала евреев. Они упорно молчали, и самые строгие меры не могли заставить их выдать свою тайну.
Унылыми возвратились мы во дворец, где узнали, что накануне происходило совещание мудрецов. Они объявили, что необходим самый тщательный осмотр всех водоемов и колодцев, из которых египтяне поили свой скот. Вскоре нас позвали к фараону представить отчет о данном нам поручении.
Он сидел за столом, и его истомленное лицо носило явные следы тревоги и бессонных ночей. Едва успел я доложиться, как громкие крики и вопли раздались в галереях и распространились по всему дворцу. Государь нахмурил брови и повернул голову к одному из сановников, но, прежде чем первое слово успело слететь с царских уст, в залу вбежал человек, едва переводивший дух от усталости.
То был молодой жрец с обмазанным грязью лбом и в разодранной одежде, посыпанной пеплом. Шатаясь, он подбежал к возвышению, на котором сидел царь, и проговорил хриплым голосом:
— Апис умер, — и повалился на землю.
При этом известии горестные вопли поднялись в собрании.
Мернефта страшно побледнел и, с силою оттолкнув свое кресло, вышел из комнаты.
Мгновенно все, кто только мог оставить дворец, разбежались по домам; каждый спешил уведомить своих домашних о новом несчастье, поразившем Египет. Я также отправился домой, где отец в отчаянии рвал на себе волосы, а мать и Ильзирис заливались слезами. Я удалился в свою комнату, но всю ночь не мог сомкнуть глаз.
