— Плохо, когда во взрослом умирает ребенок. Но если его чересчур много, тоже плохо. Мне вот командир говорит: «Старайтесь хотя бы соответствовать, Ольга Васильевна!» Но я разве не стараюсь? Просто надо уметь смотреть вокруг себя и видеть хорошее. Вот вы видели, как цветет верблюжья колючка? Дома рассказать — ни за что не поверят!
Я не видел, как цветет колючка. Мне даже, честно говоря, на эту колючку совершенно наплевать. И я не был в Шинданде в тот день, когда операционной сестре медицинского батальона вручали медаль «За боевые заслуги» — за мужество и героизм, проявленные в шести тяжелых боевых рейдах. Знаю по ее словам, что Оля совсем растерялась тогда перед строем.
— Я вас поздравляю с правительственной наградой, — сказал ей генерал, вручая медаль. А она вместо тех слов, которые должна была произнести, тихо сказала:
— Спасибо.
И только увидев удивленные глаза комдива, опомнилась, выпалила:
— Служу Советскому Союзу!
Все долго хлопали, пока пунцовая от счастья Ольга Васильевна добиралась до своего места в строю.
Отработав отмерянные ей два афганских года, Оля Щербинина простилась с медсанбатом. Собирая сумку, она положила поверх всех вещей красную коробочку с боевой наградой. И уехала домой.
Встреча с Родиной произошла у нее в военном аэропорту под Ташкентом. Встреча была такой.
— За красивые глазки? — хмыкнул таможенник, повертев в руках коробочку с медалью. И небрежно бросил на стойку пачку фотографий из Олиной сумки. Часть фотографий упала на пол. Олины боевые подруги, дорогие ее раненые мальчишки улыбались ей с грязного пола.
— Соберите, — дрогнули губы.
Увидев заминку у стойки, к таможеннику подошел его товарищ.
— В чем дело?
— Да тут красотка недовольна.
И пошло, и поехало. До вокзала добиралась ночью с тремя попутчицами на «левом» автобусе, рейсовые уже не ходили. Водитель, отъехав несколько километров, свернул к обочине: пока не заплатите, не поеду. Медицинские сестры, «афганские мадонны», как называли их тогда в газетах, вытряхивали сумочки и карманы.
В райвоенкомате Свердловска, где Оля прежде состояла на учете, ей отказались дать справку о том, что она два года работала в Афганистане. Сказали: не положено. Есть приказ справок таких не давать.
Ее прописали в общежитии, где она раньше жила вместе с младшей сестрой. Но сестра к тому времени вышла замуж, у нее родился ребенок, не вчетвером же в комнатушке жить. Оля подхватила чемодан и пошла стучаться к подругам: кто приютит?
Тут непосвященным надо пояснить: Оля Щербинина была в Афганистане служащей Советской Армии. Это гордое словосочетание означает, что ей не положены льготы, предусмотренные для участников войны. Оперировать ночи напролет, ходить в рейды, сопровождать раненых под огнем — это положено. А хотя бы льготная очередь на жилье по возвращении домой — нет. Ни ей, ни всем таким же, как и она, девчонкам, попавшим в афганские жернова.
На старой работе ее встретили, в общем, хорошо. На пятиминутке начальство объявило:
— У нас Оля приехала из Афганистана, мы ее как-нибудь попросим рассказать. Вот Галина Петровна ездила по турпутевке в Индию, она потом очень интересно рассказывала.
Оля делиться впечатлениями не стала: никому это не было нужно. Кроме ее самой. Каждую ночь первые полгода ей все снился и снился медсанбат, снился госпиталь в Баграме, куда она однажды была отправлена на усиление в составе бригады врачей и где они работали на пяти столах одновременно: армия несла тяжелые потери в Панджшерском ущелье. Это был 1985 год, пик наших потерь в Афганистане. Снова и снова в этих Олиных снах горели лампы над операционными столами, снова несли и несли раненых, снова отдавали им свою кровь медицинские сестры, снова и снова шмякались в эмалированные чаши окровавленные осколки, осколки, осколки.
— Говорят: «Приезжаете из Афганистана, начинаете права качать!» Да какие права? Тут если ты молодец, то молодец, а если подонок — подонок. А там, дома, не разберешь.
Очень не устроено все у многих. Солдаты, которые вернулись еще в начале восьмидесятых, до сих пор стоят в очереди на жилье. А Томка Борисова? Встретились с ней дома, кинулись друг к дружке, наревелись. Когда она уезжала в Афганистан, ее мать должна была получить квартиру. Но, после того как Тома выписалась (такой порядок: едешь служащим — выписывайся), матери дали только комнатушку. А тут ребенок у Томки родился, ютятся теперь втроем. Вот вы пишете: ждут нас дома с цветами-подарками. «Родина гордится, Родина благодарит». Зачем это? Кого не коснулось, тот живет своей жизнью, как жил. Никому этот «Афган» не нужен.
Мало-помалу устраивался Олин быт, острота первых дней возвращения растворялась в буднях, в работе, в житейских делах. Ей, можно сказать, повезло: уехали в долгую командировку друзья, оставили комнату. Денег, которые Оля подкопила в Афганистане, хватило на цветной телевизор и софу, — получился дом.
А жизнь не получалась. Место свое Оля среди людей не нашла. Была ли тому причиной неустроенность? Равнодушие, с которым столкнулась в первые же дни? Или что-то еще, для нее более важное? Скорее всего, все это вместе взятое. Так или иначе, но, приехав с войны, она с нее не вернулась.
— Пришла я однажды с работы, включила свой прекрасный телевизор, села на свою прекрасную софу. И говорю себе: «Ах, батюшки, мне скоро уже тридцать! Ах, батюшки, у меня ничего нет! А что за плечами? Два года „Афгана“».
А потому думаю: нет. Если и было в моей жизни что-то стоящее, то это они — два года Афганистана. И не хватает мне как раз всего того, что было там. Там настоящие люди и настоящая жизнь. И я там, кажется, нужнее. Да лети все к черту!
Оля Щербинина вернулась на войну. Приехала в феврале 1988-го, когда первая колонна советских войск уже уходила на север к границе. А она тем временем улетала из Кабула за назначением в штаб дивизии. При этом вышла заминка: летчики убавляли-убавляли для нее ремни парашюта, а потом, поняв, что это дело безнадежное, что до парашюта Оле еще расти и расти, сунули ей в руки ранец, пошутили: ты, подружка, когда прыгать будешь, то одной рукой парашют держи, а другой вот это кольцо дергай!
Получив назначение в полк под Кабулом, Оля терпеливо выслушала инструкции и только в самом конце разговора призналась: я ведь здесь уже второй раз.
«Зачем ты приехала, мы же скоро уходим?!» — опешил ее собеседник. Оля грустно улыбнулась в ответ: объяснять было слишком долго.
Июнь 1988 г.
Из дневника
В 40-й армии тотальный дефицит людей, способных хотя бы сносно объясняться по-английски. По этой причине Лев Серебров, очень симпатичный мне генерал из группы Варенникова, который опекает всю приезжую снимающую и пишущую публику, уговорил меня забрать утром в отеле «Кабул» немца Дитера Людвига и «полетать с ним по нашим постам».
До гостиницы «Кабул» я добирался в кромешной темени. Луч фар корпунктовской «Волги» вяз в непроглядном холодном тумане, выхватывая из него спины куда-то бредущих в этот час людей. На мосту через реку выстроилась вереница одинаковых двухколесных повозок, запряженных ишаками, — это торговцы-оптовики потянулись к рынку с виноградом и картошкой, зеленью и мандаринами. Безмолвные, черные силуэты в ночи.
