— Почему не позаимствовать грузовик и не привезти ее сюда? — спросил Барселона. — Подделать пропуск нетрудно.
Хайде покачал головой.
— Слишком рискованно. Нам это не сойдет с рук.
— Самый лучший способ — это самый простой, — объявил Порта. — А самый простой — привести ее сюда на веревке.
Мы с сомнением поглядели на него.
— Ты, должно быть, совершенно спятил! — выкрикнул Хайде. — Стоит какому-нибудь навязчивому типу увидеть нас, и мы никак не сможем оправдаться.
Старик почесал за ухом чубуком трубки.
— Юлиус совершенно прав. Это слишком опасно.
— Никуда не годная мысль, — добавил Малыш, ставя точку.
Трактирщик отошел обслужить новых посетителей. У его ног развевался длинный белый фартук, волосы и бородка мягко обрамляли лицо. Приземистое, округлое тело чудом держалось на крохотных ступнях. Лицо же было большим, с тяжелым подбородком, цветом напоминало помидор, а формой — полную луну, лучилось туповатым добродушием и обычно блестело от жира.
Бистро со старыми столиками и стульями, грязными стенами и рваными клеенками попахивало подпольем: доносчиками, дезертирами и спекулянтами. Порта, некогда приведший нас сюда, чувствовал себя здесь в своей стихии.
Трактирщик обслужил новых посетителей и вернулся к нашему столу, впустив с собой сильный запах горелого, идущий с кухни.
— Я вот что тебе скажу! — такими словами встретил его Малыш. — Это все пустой треп. Смотри, — он взял солонку, — берем эту тварь, бьем ее по башке, — он стукнул солонкой по столу, от чего тот зашатался, — и уносим. Проще простого. Не понимаю, из-за чего столько шума.
Порта нахмурился.
— Они вооружены?
— Если нет, значит, они еще большие ослы, чем я думал, — ответил трактирщик.
— Ну и что? — пожал плечами Малыш. — Какие-то недотепы. Мы пристукнем любого, кто сунется к нам.
— Может, помолчишь? — раздраженно сказал Хайде. — У тебя мозг размером с горошину! И без того достаточно шума из-за треклятых сбежавших коммунистов, незачем ворошить еще одно осиное гнездо, черт возьми! Мы еще не знаем о последствиях нашего последнего дела. Гестапо прочесывает Париж частым гребнем, пытаясь найти виновных. В любую минуту кто-то может как следует задуматься и понять, что произошло.
Порта издал презрительный смешок.
— Гауптфельдфебель до этого еще не додумался. По-прежнему клянется, что подпись на пропуске его, хотя не помнит, чтобы он ее ставил. Потом, тот болван-унтер клянется, что видел, как этого арестованного увезли послеполуденным транспортом! — Снова хохотнул. — Если б спросили меня, я мог бы сказать кое-что другое… Когда транспорт отъезжал, он играл со мной в кости в сортире! О чем тут беспокоиться? Они склонны считать, что арестованный сбежал где-то между Фресне и управлением гестапо, и пусть так считают. Тем лучше для нас!
— Ерунда! — сердито сказал Хайде. — Они не такие дураки, как ты, видимо, думаешь. Парня судили, признали виновным и приговорили к смерти. У него не было даже права на апелляцию. До расстрела ему оставалось меньше четырнадцати часов. Поэтому рано или поздно какой-нибудь умник задумается, какого черта он понадобился гестапо для дальнейшего допроса. А когда они начнут задумываться, быстро поймут, что он вовсе не был нужен треклятым гестаповцам. И что тогда?
— Тогда война уже окончится, — невозмутимо ответил Порта. — Кстати, что ты сделал с этим парнем?
— Он на кухне, — бесхитростно ответил трактирщик.
— На кухне? — зарычал Хайде. — Здесь?
— Где же еще? — ответил тот так же бесхитростно.
— Господи, это же, считай, конец!
Хайде раздраженно передернулся и стукнул по столу кулаком. В целом я был согласен с ним. Должен признаться, я тоже был не в восторге от этого решения.
— Что это с ним? — спросил Малыш, уставясь на Хайде.
— Скажу, что! — выпалил Хайде, уже донельзя взволнованный. — Примерно девять миллионов человек гестапо ищут по всему Парижу этого червяка, вот в чем дело! А когда они ищут кого-то, то, поверьте мне, делают это на совесть! И когда его возьмут, этот ублюдок заговорит через пару часов. Господи! — Он яростно потряс головой. — Если мысль о петле на шее привлекает вас, то меня — определенно нет!
Трактирщик любезно улыбнулся Хайде.
— Не стоит так расстраиваться. Его нипочем не узнать… Подождите, я покажу вам.
Преображение было поразительным. Я точно не узнал бы в этом неотесанном подсобнике с кухни умного, бойкого парня, совершившего побег из Фресне. Его черные волосы теперь стали неприятно рыжими; над гладкой верхней губой появились густые усы; массивные очки разрезали лицо надвое. На нем были неуклюжие башмаки и не доходившие до щиколоток брюки.
— Ну, как? — гордо спросил трактирщик.
— Отвратительно, — ответил Хайде. — Его нужно было отправить к чертовой матери из Парижа.
— Это легче сказать, чем сделать, мой друг.
— Послушайте, — сказал Порта, внезапно обнажив волосатое запястье и взглянув на часы. — А где остальные?
— Бог его знает, — ответил Хайде, жадно ухватясь за возможность вновь разразиться мрачной тирадой. — Им вообще не следовало уходить. Слоняться по Парижу, когда весь город кишит гестаповцами. Может быть, их уже допрашивают…
— Не волнуйся, — сказал с усмешкой Барселона, — Легионер знает Париж, как свои пять пальцев; кроме того, с ними Гюнтер. Его лицо — само по себе пропуск. Даже у гестаповцев не хватит духу остановить Гюнтера.
— Много ты знаешь, — злобно ответил Хайде.
Другие посетители требовали внимания трактирщика. Кое-кто из самых горластых хотел песни; хозяин грузно вышел на середину зала, лучась жиром и доброжелательством, и приготовился исполнить их желание. Под аккомпанемент Порты со старой скрипкой и девушки с аккордеоном он запрокинул голову и завел громким тенором песню, восхваляющую Париж. Голос его был довольно приятным, к тому же большинство из нас немало выпило. Даже Хайде настолько забылся, что несколько раз подтянул. Вскоре бистро заполнилось шумом. Толстая кухарка-негритянка Жанетта (мы знали, что она активная участница Сопротивления) стояла, крича и хлопая, в дверях кухни. Ноги топали в унисон, на столах подскакивали стаканы и столовые приборы.
Для всех явилось потрясением, когда с полчаса спустя дверь распахнулась от удара ногой, и мы увидели в полумраке поблескивающие значки полиции вермахта[127]. Полицейские ворвались с обычной грубостью, громко топая и держа в руках пистолеты. Атмосфера мгновенно изменилась. Жанетта быстро скрылась в кухне, и мы услышали шум лихорадочной деятельности, звякали тарелки, из кранов хлестала вода. Остальные внезапно притихли. Люди уткнулись в стаканы, живо заинтересовались своими ногтями или открытыми участками пола. Случайно поймав чей-то взгляд, ты видел в нем только страх, подозрительность, ненависть, и вы оба смущенно отворачивались. Порта угрюмо стоял, держа в руке опущенную скрипку. Девушка с аккордеоном поспешно удрала в дальний угол, словно внезапно оказавшийся на свету паук.
