Книга Пресс-папье - Стивен Фрай

Когда вам случается одиноко ужинать в ресторане «Поло» отеля «Беверли-Хиллс», – чей голос, внезапно поплывший над вашим столиком, вы ожидаете услышать менее всего?

Легенды, песни и романы в мягких обложках прославили этот ресторан как место, в которое человек приходит для того, чтобы его там увидели. Но самое главное – для того, чтобы в нем прозвучало его имя. «Телефонный звонок Гербу Баклдеману. Герб Баклдеман, подойдите, пожалуйста, к телефону». Пока вы попиваете холодный чай «Лонг-Айленд» или расправляетесь с крабами «Данджнесс», до ваших ушей время от времени доносятся слова в этом роде. Надо полагать, то обстоятельство, что Герб Баклдеман кому-то и для чего-то НУЖЕН, должно производить неизгладимое впечатление на крупных продюсеров и всесильных руководителей кинокомпаний. Герб Баклдеман становится вдруг интереснейшим человеком. Собственно говоря, именно тем, кого мы искали, чтобы он написал седьмой вариант сценария для нового фильма Шварценеггера.

Эта причудливая концепция порождает явление и вовсе несусветное: посетители ресторана «Поло» сами устраивают все так, чтобы в нем прозвучали их имена. Человек заскакивает в телефонную будку, оставляет в телефонной службе обращенную к нему же просьбу немедленно позвонить по определенному номеру и стремглав возвращается в бар, поспевая туда как раз ко времени поступления звонка от этой службы. А чтобы создать впечатление более внушительное, такие умники еще и псевдонимы для себя сочиняют. В итоге: «Герба Баклдемана, проживающего в отеле под именем Джерома Лэссинджера, просят незамедлительно связаться с телефонной службой отеля». И всем становится ясно: Герб Баклдеман – персона настолько значительная, что ему приходится, дабы отдохнуть от внимания прессы, селиться в «Беверли-Хиллс» под вымышленным именем.

Как и следовало ожидать, приемчик этот приводит к пренеприятнейшим побочным эффектам. Процедура самообъявления получила известность столь широкую, что на каждого вызываемого к телефону человека падает подозрение в том, что он сам же этот вызов и организовал, а следовательно, представляет собой жалкую, ничтожную личность, которую лучше обходить стороной.

И потому воздух в ресторане «Поло» пропитан недоверием и опаской. Я ужинал там вчера вечером и все это время места себе не находил от тревоги, потому что мои безответственные английские друзья грозились, что будут вызывать меня к телефону каждые десять минут, а я бы такого бесчестья не пережил. Эти страхи мешали мне подглядывать сквозь пальцы за Эдди Мерфи и Майклом Дугласом и вообще получать удовольствие от того, что я нахожусь в такое время в таком месте. По счастью, друзья не позвонили ни разу. Полагаю, главным образом потому, что половина восьмого вечера в Лос-Анджелесе – это половина четвертого утра в Англии, а даже самый истовый губитель человеческих жизней нуждается в сне.

В итоге я с благодарностью перебрался от стойки бара за столик, заказал салат из нежного куриного филея и углубился в дешевенький детектив. Представить себе, что у курицы имеется филейная часть, да еще и настолько обширная, что из нее можно выбирать части понежнее, мне трудновато; полагаю, все дело тут в симпатичном пристрастии американцев к сочинению хлестких, неслыханных доселе названий для приготовляемых ими блюд. Мы довольствуемся, как языком кулинарии, французским, американцы же находят его немного жеманным. И, думаю, они правы, поскольку «Печеный желудок небрасского борова с закваской и молотыми клешнями крабов из штата Мэн» звучит куда более мужественно и аппетитно, чем, скажем, «noisettes d'agneau à la Grecque dans am coulis de pamplemousse[165]».

Итак, я сидел там, уютно и блаженно погруженный в мой собственный мир, ибо одинокий ужин есть, безусловно, одно из утонченнейших наслаждений, какие способна предложить нам жизнь, когда над столиком моим проплыл знакомый, пусть и не английский голос. Голос, едва ли не более всех прочих привычный для людей моего поколения. Голос человека, в течение двадцати пяти лет ведшего собственную телепрограмму; человека, чье имя множество раз фигурировало в списке десяти лучших английских грамзаписей; человека, которого любовно вышучивали и имитировали чаще, чем кого бы то ни было из людей его времени. А помимо этого, голос, который я менее всего ожидал услышать в ресторане «Поло» отеля «Беверли-Хиллс».

Голос Рольфа Харриса. Почему именно он показался мне столь не вяжущимся с тамошней обстановкой, я не знаю, однако меня, точно влажным горным воздухом, овеяло целительной тоской по родине. Я мигом забыл об Америке с ее стоящей миллиарды долларов индустрией развлечений, о странных названиях ее блюд и невразумительном этикете ее отелей. Рольф Харрис находился рядом со мной, и я вдруг осознал, что я – англичанин и никем другим никогда не буду.

И пусть все наше зарубежное влияние сводится теперь к машинам марки «Астон Мартин» и шляпам миссис Тэтчер, магнетическое притяжение родины обладает силой, с которой ни доллары, ни салат из авокадо тягаться не могут. Когда вы блуждаете, сбившись с пути, по дебрям Патагонии, вид помятой коробки из-под «Шотландской овсянки» способен затронуть в вашем сердце такие струны, до каких ничто другое и дотянуться-то не способно. Когда вы одиноко ужинаете в ресторане «Поло», раскатистый голос лучшего из сыновей Австралии манит вас домой, точно далекий маяк.

И едва восхитительный баритон Рольфа Харриса наполнил мой слух, как я поднялся из-за столика, бегом пронесся к стойке портье и попросил вызвать его к телефону. Это было самым малым, что я мог сделать.