Аня просто физически чувствовала железную защиту, которая стояла между ней и этой — перекатывается себе добродушным этаким клубочком по трапезной! — послушницей.
Однако что-то все-таки удалось узнать. Например, Светлову очень заинтересовал рассказ послушницы Ефимии о ее переживаниях в темной церкви в три часа ночи во время чтения псалмов.
Уборка трапезной закончилась. Ефимия поправила свой темный платок, перекрестилась и степенно попрощалась с Анной. Оставив Светлову, так сказать, несолоно хлебавши, по сути дела — с носом!
В общем, понятно было, что так быстро, как хотелось, Светловой из монастыря не выбраться.
Информация доставалась, что и говорить, с большим трудом!
Анна со вздохом вспомнила Петю, плескавшегося сейчас в Красном море…
Кита… И особенно Стеллу Леонидовну, героически подменившую ее на время монастырской «командировки». Маленький Кит все-таки остался со свекровью.
Ефимия ушла. А Светлова так и сяк стала прикидывать, что ей предстоит.
Конечно, ее номер в монастырской гостинице был довольно скромен, но это все-таки был гостиничный номер. А тут… Анна побродила по монастырю и заглянула в двухэтажный из белого камня, дореволюционной еще постройки, корпус, где жила часть послушниц и паломниц, в том числе и сама Ефимия.
Длинный ряд железных кроватей, как в армейской казарме. Удобства еще те…
Ну, возможно, у кого-то тут в монастыре и были отдельные кельи, но Аню посмотреть на них не приглашали.
Да и откуда что тут может взяться? Какая жизнь кругом, по соседству, вон, например, в той темной с серыми крышами деревеньке за монастырской стеной — печка, дрова, вечная сажа, холодная вода из колодца — такая же и здесь, в монастыре.
Вечно красные, обветренные и огрубевшие от холода и работы руки — вот что еще, кроме темной длинной одежды, было одинаковым у всех женщин в монастыре Федора Стратилата.
* * *
Однако жизнь в покоях игуменьи сильно отличалась от остальной жизни монастыря. Послушница, прислуживавшая матушке, молодая очень красивая девушка в темном платье и белоснежном фартуке с накрахмаленными пышными оборками принесла поднос с чашками и роскошную большую коробку с шоколадными конфетами. Очевидно, к тем, кто, как Анна, жертвовал монастырю существенные суммы, тут явно было особое отношение.
— У меня к вам просьба… — осторожно начала Светлова.
— Да?
— Видите ли… Я бы хотела здесь немного пожить.
— То есть? Вы и так живете…
— Нет, в самом монастыре, — возразила Светлова, — на равном со всеми положении.
— Зачем это вам? — довольно строго спросила игуменья.
— Понимаете, поглядела я на здешнюю жизнь и вдруг преисполнилась, так сказать, завистью… Хочется тоже отрешиться хотя бы на время от мирской суеты, подумать о душе… Живут же у вас паломницы… И много! Можно и мне?
— Не скрывается ли за вашим желанием праздного и суетного любопытства?
— уточнила матушка.
Светлова помолчала, обдумывая свой ответ, — лгать она суеверно боялась — и наконец ответила:
— Нет, не скрывается.
Анна решила, что сказала правду, потому что любопытство, которое скрывалось за ее намерением остаться в монастыре, вовсе не было праздным. В конце концов, помочь родным найти исчезнувшего человека — что тут худого?
Однако, посвящать игуменью во все детали своего решения ей тоже не хотелось — наверняка откажет. Такая келейная замкнутая жизнь — конечно, здесь опасаются любого не то что скандала, а даже и скандальчика. Тем более такая история — убийство журналиста…
Возможно, матушка думала о том же самом. Не грозит ли их келейной замкнутой жизни излишняя огласка, если пустит она сюда эту молодую женщину с непонятными ей, матушке, намерениями?
Игуменья задумчиво смотрела в узкое высокое окно на заснеженный монастырский двор.
— Я вас очень прошу! — повторила Светлова.
— Хорошо! — Матушка наконец благосклонно обратила к Ане свои темные яркие глаза, свое красивое ухоженное лицо, и милостиво произнесла:
— Так и быть… Разрешаю вам остаться.
— Правда? — обрадовалась Аня.
— Правда. Фамилия у вас хорошая… Светлова. Светлая фамилия… Потому и разрешаю.
— Да? — удивилась Светлова. — А если бы была Чернова? Не разрешили бы?
Матушка остановила ее, подняв ладонь:
— Но учтите, паломницы у нас работают. Лентяек здесь нет, не держим. И работа не на компьютере, учтите — черная работа! Городских удобств у нас нет, водичка из колодца — ледяная.
— А что нужно делать? — попробовала осторожно уточнить Светлова.
— Послушание вам назначат, И вот еще что…
— Да?
— У нас тут, как вы знаете, нет ни телевизора, ни радио, мы не читаем, как вы знаете, газет, и…
— Да, и что же? — не поняла Аня.
— И мы не звоним по телефону! Монастырь отдельный, как бы огороженный видимой и невидимой стеной от обычной жизни мир.
— А я вам могу его пока даже отдать… — поняла наконец Светлова намек.
— На хранение.
Светлова отключила и протянула игуменье свой телефон.
— Вы не обижайтесь, но я боюсь, что это будет вводить сестер в соблазн.
Ведь это очень сильная и осязаемая связь с миром — одни наверняка захотят позвонить домой, другие знакомым, третьи задумаются не о том, о чем нужно.
— Хорошо, хорошо, — послушно согласилась Светлова.
Выходя из покоев игуменьи без своего телефончика, она вдруг подумала, а ведь и правда: и отдельный, и отгороженный — стеной круговой поруки — мир.
Если что, здесь без телефона, как в лесу — никто там, снаружи, даже и не узнает, что случилось.
* * *
Светлова открыла глаза. Четыре утра. Пора вставать.
Свет в комнате не горел. Темно.
Любопытно, что ощущение у нее было точно такое же, что описывала ей Ефимия. Пусто, зло, нехорошо, хотя Анна не ссорилась накануне ни с какой Раисой.
Напротив, уснула вчера, как мертвая, на своей железной, выделенной ей персональной кроватке в окружении других посапывавших «сестер». Всего таких кроваток в длинной с низким сводчатым потолком комнате Аня насчитала двадцать, или даже двадцать две… Ну да, не до тонкостей Светловой было и нюансов, ибо вставать ей было рано, ох как рано.
Сегодня Светловой надо было на кухню…
Четыре утра! Аня посидела немного на своей железной кровати, тараща глаза в темноту… И без всяких утренних ритуалов — уж какие там чашечки кофе — плеснула на себя холодной водичкой из рукомойника и отправилась на кухню.
