Все, сумки кое-как собраны, стоят горкой в прихожей. Надо Витю звать, чтобы поднялся, забрал. Да, еще ключи от брелока отцепить, оставить у зеркала… И записку Никите написать… Или не надо записку? Сам все поймет, тем более после сегодняшней очередной «заячьей» подлости? Нет, все-таки надо оставить, хотя бы два слова. Каких, интересно: «Ненавижу, прощай!» или «Люблю, прощай!»?
И упала без сил в кресло, будто толкнуло в грудь это «люблю». Еще и за горло схватило дрожащей рукой – остановись, что ж ты делаешь! Да, трудно со мной, с любовью, я всякой бываю! Уж прости, такая невыносимая тебе досталась! Именно тебе, никому больше! А без меня, запомни, еще хуже будет!
Выпрямилась, потрясла головой, пытаясь избыть наваждение. Но где там… Выплыло вдруг из памяти лицо Ларисы Борисовны – улыбающееся, с насмешливой отстраненностью в глазах. И через улыбку, через насмешливость – да, Ниночка, без любви еще хуже, это так, Ниночка…
А правда, что бы Лариса Борисовна ей сказала? Сейчас, в эту минуту? Наверное – «…не бойся меня, Ниночка… Почему ты меня боялась всегда? Ну, была у меня отстраненность в глазах, была насмешливость. А что это, ты не догадываешься разве? Ведь я тоже – любила… И никуда не бежала от своей обманной любви, несла ее в себе смиренно, как божий подарок. И это была моя правда. С любовью и правдой всегда легче жить, Ниночка. Но надо уметь защищаться. А насмешливость – это и есть маска защитная… Все же кругом знали, что я терплю за свою любовь, и осуждали, и презирали мое терпение. Но что делать, если без любви нельзя жить? Кто-то может жить, а мы с тобой – нет… Такое вот счастье-несчастье…»
Встряхнула головой, отгоняя наваждение, застыла в кресле, прислушиваясь к себе. Что-то она хотела сделать… Да, надо же Вите позвонить, чтобы за вещами поднимался, телефон там, в сумке. Сделала попытку встать, но растеклась по телу странная вялость, будто сзади удерживал кто за плечи… Обернулась – никого, конечно же. И вздохнула испуганно – дожила, глюки начались. Но вставать из кресла и впрямь не хочется. Не хочется, и все! И Вите звонить – тоже не хочется! Да, да, черт возьми, не хочется! Надо правду себе сказать! Да, надо жить с правдой в самой себе и… и с любовью. И как там говорила незабвенная тетя Ляля? Ты, Лидуша, и дня в любви не жила, и не смей меня осуждать? Да, так оно и есть. Именно – не смей…
Поднялась на ноги, поискала глазами сумку. Добрела до нее, как сомнамбула, выудила из кармашка телефон.
– Нин, ну чего, собралась? Мне подниматься за вещами? – бодро зазвенел в трубке Витин голос.
– Нет, Вить. Прости, я… Я передумала. Не могу, прости…
– Ну и дура. А это уже диагноз, между прочим.
– Да знаю, Вить… Это даже не диагноз, это приговор. Но у меня есть смягчающее обстоятельство – я люблю его… А тебя, Вить, не люблю. Прости. Ну, прости! Все равно бы у тебя со мной ничего путного не вышло! Жила бы с тобой, а о нем бы думала! Оно тебе надо?
– Да ладно, понятно. Значит, выбрала свой горошек…
– Что?
– Да сама же сейчас говорила – не два горошка на ложку!
– Ну… Пусть будет так. Да, я выбрала, Вить.
– А на моей ложке, выходит, ни одного горошка не осталось? Как-то несправедливо, Нин… Обидно как-то…
– Да, обидно. Но любовь не раздают по принципу справедливости. О, если б это было так, Витенька! Если бы!
– А как ее раздают?
– Не знаю. Наверное, вопреки справедливости. Всему вопреки…
– Ладно, понял. Счастья тебе, Нинок. Давай, управляйся со своим «вопреки», плыви против течения, сколько сил хватит, мешать не буду. Но и спасать больше не буду, учти.
– Да… Прощай, Вить.
– Прощай…
Нажала на кнопку отбоя, вздохнула легко. Но телефон снова ожил в руке, глянула на дисплей с досадой – ну, что еще? Вроде попрощались…
Какой-то незнакомый номер высветился. Кто это может быть?
– Нина! Нинуль, это я, не пугайся! Ты где, Нин?
И зашлось сердце острой гневливой радостью – Никита! Но голос таки прозвучал злобно и с раздражением, как и полагается ему звучать в такой ситуации:
– Это ты у меня спрашиваешь, Никит, где я? То есть… Ты еще и спрашиваешь?!
– Нин, погоди, дай объяснить… Понимаешь, я тут в пробке застрял, на въезде в город. Ехал к твоему офису и застрял…
– Ты опять врешь, Никита!
– Да не вру я, честное слово! Мне Татка еще утром позвонила, попросила на дачу отвезти! Ну, я отвез… А обратно поехал, и тут вдруг такой ураган с дождем, всю дорогу деревьями завалило! А что, в городе урагана не было?
– Ну, был вроде… А откуда ты звонишь?
– Да говорю же, в пробке стою! Не проехать! Вот, товарищ по несчастью дал свой телефон…
– А твой где?
– Так я дома его оставил! Ты сейчас дома, Нин?
– Да…
– Ну, так сама посмотри, кажется, он в гостиной, на подоконнике! О, Нин, сдвинулись, кажется… Я потом еще позвоню…
Гудки. Хмыкнула, пожала плечами, потом вздохнула глубоко, впуская в себя жизнь… Да, жизнь. Вот она, из самого сердца растет. Много ли ей надо – всего лишь любимый голос услышать!
Кликнула Никитин номер, пошла на звук знакомой мелодии. Точно, вот он, его телефон, на подоконнике. А вызовов, вызовов сколько! И все – ее… Те самые, дневные, окаянно-гневливые. Ни одного подозрительного и постороннего вызова нет.
Вернулась в прихожую, встала над горой сумок, уперев руки в бока. Да, задала себе работу – одежку туда-сюда по шкафам развешивать… Подняла голову и вдруг увидела себя в большом зеркале. Воинственную, ужасно счастливую. И взгляд… Изменилось во взгляде что-то.
Подошла ближе, всмотрелась в свое отражение. Да, точно, другой взгляд. Что-то в нем появилось… более смелое. Может, отсутствие виноватости? Требование к уважению своей любви? Может, надо любить, но как-то по-другому? Со скалкой, например? Соврал, накосячил, а ты его скалкой, скалкой? А что – тоже путь… Хотя и смешной. Нет, и впрямь же смешно…
Улыбнулась и вдруг увидела, что появилось во взгляде. Отстраненная насмешливость, вот что. Здравствуйте, Лариса Борисовна… Да, теперь я вас понимаю! Понимаю, что стоит за этой отстраненностью и насмешливостью! И у меня… Да, и у меня будет такой муж. Как сказал недавно Лев Аркадьевич – с грехом первородным. С греховной печатью на мужском естестве, с черной меткой. И мне с этим грехом жить, избывать его – мне… Уж как сумею. Может, со скалкой в руке, может, с пряником. И никто не смеет бросить в меня камнем презрения, потому что я сама сделала свой выбор! Потому что – люблю! Потому что не хочу, чтобы кто-нибудь меня пожалел в одночасье – ни дня, мол, в счастье не жила, бедненькая!
Снова зазвонил телефон, вздрогнула, отвернулась от зеркала.
– Да, слушаю!
О, и голос прозвучал по-другому! Так, будто у нее уже скалка в руке!
