– Нинк… А твой жениться на тебе собирается, или как?
Они с матерью вздрогнули, как две испуганные мыши, одинаково повернули головы назад. Отец стоял в кухонном проеме, смотрел злобно поверх очков. Надо же, как незаметно подкрался. Собрал медвежье тулово в тонус и подкрался. Вообще-то на него не похоже, чтоб так, исподтишка… Не отцова манера. Но никуда не денешься – вот он, стоит в дверях, ответа ждет, вынь да подай. Причем ответа немедленного и положительного, иначе… Иначе берегитесь, жена и дочь. Рассержусь, мало не покажется.
– А ты чего встал-то, Володь? – елейно заговорила мама, суетливо отодвигая пустую чайную чашку. – Тебе ж в смену сегодня. Спал бы да спал еще…
– На работе высплюсь. Чего ночному сторожу делать-то? Сижу, караулю, сам не знаю кого… Работа пустяшная, зарплата – копейка. Чего об ней толковать?
– Ну да, Володь, ну да… И не говори… Чего уж там толковать особо, – тихо вздохнула мама.
Иногда, глядя на родителей, она чувствовала себя героиней старого фильма «Маленькая Вера». Накатывало неуютное ощущение, хоть под столом от него прячься. Папа, кстати, по молодости очень был похож на отца героини из фильма. Но с годами отяжелел, обрюзг, осип и охрип… Не получалось уже нагонять прежнего страха на жену и дочь. Потуги на сердитое подавление были, а страха – нет. Да и она на героиню фильма, если честно, не тянет… Эта маленькая Вера наглая девица была, ей всякое отцовское подавление – тьфу, плюнуть и растереть. Не зря же говорят, что наглость – второе счастье. Не всем дано. У нее, например, не получается. Жить по-своему, худо-бедно, получается, а плюнуть и растереть – нет…
– Так чего, Нинка? Долго твой хлыщ нам нервы трепать будет?
– Он не хлыщ, пап.
– Да? А кто ж он еще? Ишь, хорошо как пристроился на дармовщинку! Жить вместе с девкой, значит, можно, а жениться на ней не обязательно?
– Володь… Ну, Володь… – засуетилась мама, вставая из-за стола и сгребая ребром ладони рассыпанные по клеенке хлебные крошки.
Нина незаметно вздохнула, тоскливо глядя на мамины руки. Сколько раз просила – мам, отучись от этой привычки… Не война же, чтобы крошки со стола сметать! Руками! Смотреть неловко! Сейчас еще и другую ладошку к краю стола приспособит, сметет эти несчастные крошки туда. Потом выбросит в раковину небрежно… Такая вот привычно никчемная манипуляция, с детства знакомая. И мама в этой суетливости и никчемности – тоже… привычная. Если не сказать более обидно.
– Володь… Ну, я ж рассказывала тебе, Володь… Сейчас времена другие пошли, сейчас у них, у молодежи, все по-другому! Мы ж с тобой поздненько Нинку родили, успели отстать от жизни, вот и приходится приспосабливаться, что ж делать? Старые мы для нее, и понятия у нас тоже старые…
– Что значит – старые? Если мы старые, то уже и не родители, что ли?
– Да нет, я не про то, Володь… Ну, понимаешь… Это вроде как нормально, что сразу не женятся. Сначала надо пожить вместе, вроде как порепетировать, что ли…
– Вроде как, вроде как! Заладила одно и то же! Вот именно – вроде как! А если б я в свое время так? Хочу – женюсь, хочу – нет? Прости, мол, милка дорогая, это я так, просто репетирую? Да уж, посмотрел бы я тогда, какие ты песни запела!
– Володь, но ведь и впрямь – время другое было…
– Да при чем тут время! Для мужицкой совести времена всегда должны быть одинаковые! Нравится тебе баба – женись, а потом пользуйся на здоровье! А разонравилась – разводись, никто в партком не пойдет и за причиндалы держать не будет!
– Пап… Ты вообще-то выбирай выражения… – вяло огрызнулась Нина. Так вяло, что прозвучало скорее жалобой, чем сопротивлением. Да и что было проку в том сопротивлении? Легче головой о каменную стену биться…
– Выражения мои, значит, не нравятся? А то, что тебя очень удобно используют, нравится? – сделал отец особо выпуклый акцент на слове «используют». – А нам с матерью каково, ты подумала? Пришел хлыщ, увел дочь из дому, приспособил к себе бесплатной прачкой, кухаркой да полюбовницей в придачу… Думаешь, нам не обидно?
Она усмехнулась грустно – надо же, какое слово доисторическое выкопал – полюбовница! Тем паче – прачка с кухаркой! Смешно. И впрямь, надо бы как-то всю ситуацию в шутку перевести, иначе совсем выйдет из-под контроля. Ей-то ничего – ушла из дома и забыла, а папа потом похмельем от своего же гневливого выплеска страдать начнет. Такой уж характер… Добрый, но по-хамски взрывной, ужасно несдержанный.
– М-м-м… Понятно, пап… – произнесла с нарочитой легкой смешливостью, даже с перебором смешливости, стараясь не допустить в голосе ни грамма издевки. Даже хохотнула коротко, совсем уж кося под дурочку. – Значит, ты считаешь, пап, обидно быть бесплатной, да? Может, мне тогда с Никиты вместо штампа в паспорте деньги брать? А что? Это мысль, между прочим. Не хочешь жениться – плати.
– Ты чего городишь-то, Нинка? – немного опешив, сердито пробурчал отец. – Совсем рехнулась, что ли? Да разве я об этом толкую?
– Именно о том, пап! Сам же говоришь о бесплатности! По-твоему выходит, только штамп в паспорте дает мужчине право на бесплатность обихода, так? Без штампа ты кухарка и прачка, а со штампом – фея, одаривающая привилегиями обихода? О, волшебная магия чернильных буковок в красной книжице, – воздела она руки к потолку, – сделай же из меня наконец фею!
– Дура. Вот же дура ты, Нинка. Чего развеселилась-то? Веселишься, умными словами вон, как в театре, чешешь, а у самой глаза грустные!
– Ладно, пап, давай закроем тему. Это моя жизнь, я сама в ней разберусь.
– Ну да, ну да… Больше тебе и ответить нечего. Эх ты, дочь… Растили тебя, лелеяли, дыхнуть боялись… Теперь вот принимаем с матерью позор на старости лет. Ни свадьбы, чтоб как у людей, ни внуков… Эх, да что там!..
Отец махнул рукой, начал тяжело разворачиваться отекшим гипертоническим туловом. В свете лампы из коридора блеснула седина щетины на небритой дряблой щеке.
– Володь… Да ты чего говоришь-то, какой такой позор-то? – снова быстро и жалобно запричитала мама, ополаскивая под краном чайные чашки и вытягивая голову в сторону кухонного проема. – Позор, главное… Скажешь тоже, не подумав. А Ниночка потом переживать будет! Да говорю ж тебе, они сейчас все так живут! Встретились, полюбили, квартиру сняли и живут! Нет, а чего плохого-то? Да и что делать, если нынче мода такая?
– Да послать бы вас всех с этой модой куда подальше! – обернувшись, пробурчал отец через плечо. – Скоро уж и хоронить по моде начнете… Не в гробу, а в картонных коробках с бантиками! Может, и до кладбища не довезете, коль тоже из моды выйдет. Все у вас легко. Никакого уважения к человеческим правилам.
Ушел. Вскоре из комнаты забормотал телевизор программой «Время» под аккомпанемент сердито-сиплого отцовского дыхания. Подумалось: наверное, отец и на программу «Время» тоже сердится. Даже наверняка – сердится. А хотя, может, и нет. Особенно на фоне последних событий, когда обалдевшие от кризиса офшорные островитяне покушаются у наших родненьких олигархов часть накоплений оттяпать… Эта весть его, безусловно, должна злорадно обрадовать! Так им, проклятым олигархам, и надо! Сколько веревочке ни виться! Давайте, островитяне, сделайте то, чего мы, бывшие честные труженики, сделать уже не в состоянии!
