ЭПРОН Константина Алексеевича Павловского и «замруководителя ЭПРОНа тов. Хорошкина» – скорее всего, имея в виду комиссара Якова Михайловича Хорошилкина, ставшего помощником руководителя этой организации. Мы же, благодаря недавно рассекреченным материалам ОГПУ{116}, можем назвать сегодня еще несколько человек, чьи имена тщательно избегали упоминать хорошо знавшие его Вера Инбер, Борис Пильняк и Курода Отокити.
Перед нами «Перевод личного письма представителя японской судоподъемной компании Синкай Когиоссио Лимитед господина Катаока господину Хара» (орфография и пунктуация оригинала):
«1) Г-ну Хара, Токио. Фирма “Синкай-Когьо”.
От Катаока
Сообщает что все приготовления к работе были окончены к 20 числу августа и с 24 стали работать 3 водолаза и ежедневно убирали камни от 70 до 100 тонн.
Русские рабочие совсем к работе не пригодны и поэтому работающие японцы испытывают большие затруднения.
Показан чертеж.
Предполагается вести работы от А до В. К 28 августа удалось в общем закончить съемку камней и после этого приступили к расчистке песка.
По линии А – С теперь начали расчистку камней. В пункте С нашли палубную доску корабля.
28 августа в пункте А нашли большую медную монету 1854 года.
5 сентября в пункте Д под громадным камнем нашли золотую монету 1821 года с изображением короля Георга 4-го, по-видимому, эта монета отлетела в сторону при катастрофе.
Во всяком случае, корпус корабля разбит в мелкие куски.
Все работают с отчаянной энергией. Если к концу сентября ничего не будет видно, думаем начать соответствующие переговоры с ЭПРОНом.
Если до 1 ноября мы уплатим ЭПРОНу 27 500 рублей, то с прежними это составит 40 000 рублей. На сентябрь и октябрь еще понадобится 20 000 и на обратный путь нужно оставить 1[3]000 иен.
Если в октябре положение будет оставаться таким же, то придется считать эту работу неудавшейся и начать с ЭПРОНом переговоры относительно другой концессии.
В Черном море система “Огуси” не годится, потому что здесь вода холодная.
Во втором письме сообщает, что получил из Лондона 1937 фунтов 10 шил[лингов].
2) Лондон отделению Йокохам-Банк. Расписка в получении 1937 фунтов 10 шил[лингов].
3) Г-ну Симада Токумацу Япония преф. Чиба. От Симада Балаклава
4) Г-ну Одзава Япония – Преф. Чиба. От Сиодзи Балаклава
5) Г-же Нонака Токио Япония. От Симояма Балаклава
6) Г-ну Осаннам Токио. От Симояма Балаклава
Вложено письмо г-ну Иваи в Токио.
Эти четыре письма семейного характера, ничего делового не содержат.
Пер[евел] Мартэн».
Сегодня понятно, что самый интересный персонаж в этом письме не Катаока и даже не Хара из Токио, перед которым он отчитывался в «частном» письме, а переводчик – «Мартэн», Роман Николаевич Ким. Бывший ученик Кэйо, он должен был производить сильное впечатление на японских водолазов даже своим аристократическим выговором. Дело в том, что в многослойном и многосложном японском языке начала ХХ века его носители легко различали слова и обороты, по которым определялось социальное происхождение и образование собеседника. Даже в 1960-х годах Ким, переводивший на встречах высокого и высшего уровня, не мог скрыть от японцев того, что являлся выпускником элитной токийской учебной системы, а в 1927 году его язык был еще более свеж. И, конечно, в связи с названием затонувшего в Балаклаве корабля нельзя еще раз не упомянуть милую деталь: Роман Николаевич называл себя родственником корейской королевы Мин, убитой японцами в 1895 году, то есть фактически корейским принцем.
К сожалению, мы не знаем, что думали о нем участники подъема английского «Принца», но известно, что по дороге в Крым «Мартэн» едва не провалил всю операцию. Вдохновленный, видимо, августовским путешествием к морю, важной миссией и встречей с соотечественниками, он расслабился и рассказал попутчику больше, чем надо. Нет, не о своем королевском происхождении, а о том, что является чекистом и направляется в Севастополь с оперативным заданием. Попутчик оказался… агентом ОГПУ, работающим под прикрытием. Он рапортом доложил начальству о не в меру разговорчивом коллеге с экзотической внешностью, но 1927-й – не 1937-й. Киму повезло: он отделался «внушением с предупреждением».
В Балаклаве Роману Николаевичу лучше было помалкивать о своих делах, тем более что он оказался не единственным «московским гостем», выдающим себя не за того, кем был на самом деле. Как мы помним, в столице Ким курировал группу агентесс, работавших с японскими дипломатами, военными и журналистами под видом преподавательниц русского языка. Как минимум две из них – Мария и Ольга скрашивали досуг руководителям японской экспедиции и в Балаклаве: гостей обложили так плотно, что ни одно сказанное ими слово, ни одно письмо, ни одна техническая идея не могли проскользнуть мимо людей с Лубянки{117}. Всего за несколько месяцев до операции в Балаклаве Пильняк и Ким вместе выпустили книгу о Японии, но о встрече под ласковым крымским солнцем умолчали оба. Борис Андреевич лишь вскользь упомянул: «Около буфета на перроне, под пальмами, стоял японец, переводчик, который выехал нас встретить. Он махал нам своим канотье. Мы поменялись визитными карточками». Японец это был на самом деле или кореец, маскирующийся под японца, или вообще ни тот ни другой – кто сейчас скажет?
Солнечные надежды господина Катаока на плодотворную осень не сбылись. Совсем недавно, отвечая на вопрос Бориса Пильняка о шансах найти золото, японский водолаз хотя и допускал возможность неудачи, но оставался оптимистичен: «За его работой следит весь водолазный мир – Англия, Америка, Япония, весь земной шар. Если он не найдет золота “Черного Принца”, он погасит легенду о “Черном Принце”. Это ему кажется стоящим денег».
Так оно и вышло. Всего через неделю после обнаружения золотого соверена, 11 сентября 1927 года, случилось знаменитое Крымское землетрясение, красочно описанное Ильфом и Петровым в «Двенадцати стульях». В тот день водолаз Ямамото нашел вторую золотую монету, но дальше работать отказался – дно уже уходило из-под ног. Ночью, во время землетрясения, японцы в панике покидали выделенный им особняк. Директор Катаока выпрыгнул в окно, повредив себе ногу и голову. Когда все успокоилось, работы продолжили, но настроение японцев как-то резко сменилось на пессимистическое. Не помог ни рис, ни даже ритуал очищения солью от злых духов баржи, с которой осуществлялось погружение, и шлюпок – в них залезала вездесущая и любопытная Вера Инбер, а это точно было не к добру.
Уже 28 октября разочарованный Катаока написал Льву Захарову письмо:
«Мое мнение сводится к следующему:
1. “Черный принц” погиб на том самом месте, где мы производили обследование.
2. Морское дно настолько твердо, что нельзя предположить, что пароход зарыт в нем.
3. Камни упали со скал после крушения “Черного принца”. И я не могу предположить, что пароход зарылся под уже лежащими камнями.
4. После того как пароход затонул, союзная армия оставалась в течение восьми месяцев.
5. Главная часть кузова весила приблизительно тысячу восемьсот тонн, а мы нашли всего двадцать тонн. Таким образом, большая часть кузова кем-то была унесена.
6. Сломанные части кузова, по-видимому, сломаны искусственным путем…
7. Ввиду изложенного я
