никому причинять никаких неприятностей.
Антон издали увидел брустверы своих окопов. Захотелось вскочить и быстро побежать к ним. Но он понимал, что это безумие – в последний момент, выжив в огненном аду, можно погибнуть. И сдержал себя, хотя это было нелегко. Только очутившись уже в окопе, внезапно обмяк и не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Лежал недвижимо, словно уснувший. Ребята уже тормошили его, что-то взволнованно говорили, он их почти не слышал. И только спустя несколько минут, когда по окоченевшему телу поползло тепло и голова немного прояснилась, он полностью осознал, что вернулся целым и невредимым.
Ротный собрал своих саперов, тех, конечно, кто вернулся, и взволнованно сказал:
– Ну, пацаны, вы и дали жару!.. Сейчас спустимся в овражек. Тут есть такой неподалеку. Разведем костерчик и обсушимся. Кашу скоро подвезут.
– А как же наши? – спросил кто-то. – Уже начали наступление?
– Давно пошли вперед! Быстренько! По нашим проходам, ребята! – засмеялся капитан.
Стало уже совсем светло. Утро вступило в свои права, высветив опустевшие окопы. Густо заполненные солдатами еще несколько часов назад, теперь они выглядели какими-то сиротливыми, забытыми и ненужными. Снег тоже, будто окончательно утихомирившись, падал отдельными пушистыми хлопьями и казался легким и умиротворенным.
Саперы спустились в овражек и быстренько развели сразу два огромных кострища – всем хотелось побольше тепла. Промокшие насквозь белые халаты моментально были сняты. Цвет их мало походил на снежный, как раньше. Теперь это были перемазанные грязью с огромными дырами рубища, которые вряд ли кто-нибудь станет натягивать на свои плечи…
Внезапно наверху показался «додж». За ним следовали два бронетранспортера с вооруженными солдатами. Они неторопливо двигались по краю оврага. Саперы сразу поняли, что едет какое-то большое начальство, и не ошиблись.
«Додж» остановился прямо перед ними. Из машины, распахнув переднюю дверцу, вдруг вышел командующий фронтом Константин Константинович Рокоссовский. Они сразу узнали его. В новой маршальской форме он выглядел великолепно. Глянув вниз на саперов, маршал спросил:
– Что за войско?
Капитан скомандовал «Смирно!» и, вытянувшись, доложил, что саперная рота, выполнив боевую задачу по проходам в немецких минных полях, отведена на отдых.
Командующий внимательно осмотрел стоящих внизу бойцов. Все были чумазыми, перепачканными грязью – ведь столько пришлось ночью полазить по минным полям. Многие были ранены – белели свежие повязки.
– Сколько было в роте бойцов, капитан? – нахмурившись, резко спросил Рокоссовский.
– Семьдесят пять, товарищ маршал Советского Союза! – отчеканил офицер.
– И это все, что осталось?
В голосе командующего горечи было больше, чем удивления.
– Так точно…
А в роте их оставалось всего тридцать два человека…
– Постройте! – распорядился маршал и начал спускаться к ним в овраг. Шикарные блестящие сапоги его по щиколотку утонули в грязи, но Рокоссовский не обратил на это внимание.
– Рота, в одну шеренгу становись! – скомандовал капитан.
Командующий позвал адъютанта, Тот выскочил из машины с большой плоской коробкой: видно, знал уже, зачем зовет его шеф. И тоже устремился вниз, в овраг.
Рокоссовский остановился перед строем роты и, внимательно оглядев бойцов, взволнованно сказал:
– Спасибо, сынки, за то, что вы сделали! Это же чертовски много! Сами, наверное, не понимаете. Вы спасли тысячи жизней своих товарищей! Низкий поклон вам за это!
И он медленно пошел вдоль строя, вручая каждому награду, офицерам – ордена, солдатам – медали.
Так Антон получил свою первую боевую награду – медаль «За отвагу» из рук командующего Вторым Белорусским фронтом…
Вся эта фронтовая история промелькнула в голове Перегудова так быстро, что он и опомниться не успел. Каждый поворот событий отпечатался в мозгу настолько четко, что Антон мог рассказать о нем в любую минуту, даже разбуди его среди ночи. Он еще подумал, что если бы даже награду не оформили позже документально, то в том, что она была новенькой, а не снятой с убитого, сомнений у него никогда не было. Медаль, когда ее вручил Рокоссовский, была блестящей, серебро, из которого она была сделана, отливало таким блеском, что не оставалось сомнений в том, что ее только что отштамповали на заводе…
Позвонила Иришка из Парижа, спросила, как здоровье, настроение. Антон постарался ответить как можно бодрее, со смешинкой. Все, мол, в порядке: бодр и весел без вина, чувствую себя лучше всех. Но она, видно, уловила в его голосе фальшивинку, сказала с упреком:
– Батя, чего ты хорохоришься?! Я же слышу в твоем тоне горестные нотки. Все еще не можешь отойти?
– Тогда чего спрашиваешь?
– По инерции, – засмеялась она. – Я же понимаю, какие две тяжести сразу свались на твою бедную голову. Одна безвозвратная, другая неразрешимая. Как там Иван Викторович себя чувствует? Я его давно не видела.
– А что, кроме безысходности, может ощущать опозоренный человек? Не знаю, как бы я поступил в его положении. Наверное, уже бы руки на себя наложил. Когда ты не можешь доказать свою правоту, становишься бессилен! Тем более, что оплеван с головы до ног.
– Но Союз-то ваш может за него заступиться.
– Сострадателей много, хотя немало и язвительных противников, готовых, воспользовавшись подходящим моментов, ударить из-за угла. Иван никогда не жалел пройдох и подхалимов, жестоко бил их. Вот они сейчас на нем и отыгрываются.
– Как им, паразитам, не стыдно!
В словах Ирины Перегудов почувствовал неподдельную боль и, честно говоря, обрадовался. Приемная дочь не всегда мыслила так же, как он. Во взглядах на определенные вещи, касающиеся этики, морали, боготворчества они порой расходились. Наверное, так и должно быть. У доктора исторических наук (а Ирина недавно им стала в Париже) должна быть своя точка зрения на определенные жизненные моменты. Но в основном они думали одинаково, да и чувствовали тоже.
– Знаешь, батя, – помолчав, снова заговорила Иришка, – я много размышляла последнее время по поводу случившегося с Иваном Викторовичем. История, конечно, темная, да еще и пыльная, покрытая тенью забвенья. Ведь с тех пор прошло столько десятилетий. Но любая случившаяся вещь все равно имеет свое корни. Нужно только найти их.
– Тут я с тобой согласен, – печально усмехнулся Перегудов. – Где-то, разумеется, лежит истина. Но вот как отыскать ее, ума не приложу.
Ирина ответила не сразу. Видно, размышляла над его словами.
– Вот что, батя… – сказала наконец раздумчиво, но довольно твердо. – Искать надо именно там, в далеком прошлом, в проклятом сорок втором году. Это точно. И не где-нибудь, а во все том, что тогда окружало маршала Еременко.
– Да я уже пересмотрел все документы той поры, – ответил Антон раздраженно. – Нет ни единого намека на объяснения случившемуся.
– А ты поглубже копни. Людей той поры постарайся найти.
Перегудов даже расстроился немного. Ну, о чем
