— Эта штука на твоей шее, — говорю я, показывая жестом. — Мои люди боятся ее.
— Ешь, ешь!
Я опускаю палец в плошку, пока он отклоняется назад, его ярко-голубые глаза сверкают презрением.
— Этой вещи стоит бояться. Она и подобные у моих братьев приведут вашу землю в наши руки. Такова воля Господа.
В ту же секунду я чуть не ударяю его. Что этому человеку может быть известно о воле Господа? Он же сумасшедший, он почти не человек с этими его глазами и хищным аппетитом. Мои руки трясутся от ярости, хотя я не знаю точно, на что она направлена. Виа-Реформа держали меня в неведении по Божьей воле. Отец Никандро рассказал мне о моем наследии по той же причине. Косме и Умберто похитили меня, чтобы разузнать о его воле. А теперь даже мой враг считает себя в курсе мыслей Бога.
Алентин заверял меня, что каждый сомневается. Но пока я получаюсь единственная, у кого нет ни единого предположения насчет того, что Бог хочет от меня. Я его Носитель, и я не понимаю ровным счетом ничего.
— Зачем? — шепчу я. — Почему вы это делаете?
— Я думаю, немного вина прекрасно украсит обед, правда?
Он улыбается мне дикой улыбкой и поднимается на ноги. Я еле дышу, наблюдая за тем, как он приближается к полке, на которой лежит его кожух с вином.
«Господи, пусть он выпьет».
С львиной грацией он скользит по палатке, и под его тугой кожей как будто извивается кто-то еще. Существо внутри существа. Алодия показалась бы неуклюжей рядом с ним.
Он наполняет две кружки.
Я мало знаю о сон-траве. Я не знаю, сколько времени ее яду потребуется, чтобы убить кого-то, не знаю, способны ли сухие ягоды на это в принципе. Я отклоняюсь, когда он возвращается, пытаясь успокоиться прикосновением ножа к моей спине.
Он снова садится.
— Расскажи мне о своих друзьях, — говорит он, — и я дам тебе немного вина.
Как будто вино — это невероятное сокровище. В анимаге есть что-то простое, бесхитростное. Может, это безумие. Я решаю все взвесить.
— Что ты хочешь знать? — спрашиваю я. Дыхание застревает в горле, когда он делает глоток.
— Зачем вы пришли?
«Война прекрасная» учит, что лучшие обманы рождаются из правды.
— Мы хотели увидеть вашу армию, — отвечаю я ему.
— Я не верю, что вы такие глупые.
Он отпивает еще. Я смотрю на вторую чашку, будто желая ее заполучить.
— Нас отправили.
— Кто? — Его глаза расширяются.
— Я не могу сказать.
Он наклоняется вперед, так близко, что я вижу черные радужки его глаз. Они продолговатые, подобно кошачьим.
— Ты скажешь или прольешь кровь.
Я внимательно изучаю еду в тарелке, делая вид, что размышляю.
— Это был князь, — говорю я. — Князь Тревиньо.
Человек, поставляющий врагу запасы еды. Предатель.
— При дворе князя многие не верят, что ваша армия так велика, — продолжаю я. — Они хотели подтверждения и послали нас.
Он возвращается на место и отпивает из чашки.
— Я не верю тебе.
«Господи, пусть яд подействует».
— Почему нет? — Я стараюсь выглядеть озабоченной.
— Потому что ты не воин. Князь круглый дурак, но он не пошлет следить за армией ребенка, который мочит собственные штаны.
Конечно, он прав, и мое сердце падает. Все как будто кричит: я — Носитель Божественного камня! Но я уверена, что этот анимаг никогда не должен узнать об этом.
— Я не знаю, почему они отправили меня. — Я опускаю голову в притворном стыде. «Заставляй его говорить».
— Ты очень плохой лжец.
Он двигается так быстро, что я едва успеваю заметить. Я чувствую только боль, яркую и пульсирующую в моем предплечье. Я смотрю на кровь, струящуюся по моей руке двумя ленточками.
Он щелкает пальцами у меня перед носом, и я вижу какие-то острые штуки, торчащие у него из-под ногтей, с них капает моя кровь.
Пульс учащается в моей руке, алые струйки срываются каплями на землю. Сгущенный воздух поднимается передо мной, меня ощутимо качает.
Он снова отпивает.
— Теперь, когда земля вкусила твоей крови, мы точно сможем узнать правду.
Яркие капли падают на утоптанный пол. При ударе о землю они расползаются, сплющиваются, впитываются в песок и коричневеют. Божественный камень внезапно обжигает, и я чуть не кашляю, когда жар бросается вверх по спине.
— Земле нравится твоя кровь, — напевает он. — Да, именно твоя, нравится, очень нравится, мой камень даже потеплел.
Он поднимает чашку к улыбающимся губам.
Амулет, качающийся у него на груди, начинает светиться светло-голубым, как предрассветные звезды. Он собирается меня сжечь. Он будет вытягивать из меня правду, понемногу сжигая мою кожу. Я не сильная личность. Я знаю, я скажу все, лишь бы прекратить боль.
Он гораздо быстрее меня, так что я знаю, что должна сделать это очень четко и правильно. Пока мое левое предплечье кормит землю кровью, правой рукой я медленно дотягиваюсь до спрятанного ножа. Я медлю, сомневаясь. Это может быть час моей смерти. Он может нарезать меня на ломти своими рукотворными когтями или просто перерезать мне горло.
— Я не хочу умирать, — говорю я ему чистую правду.
Он улыбается так, как отец безоружно улыбается своей любимой дочери — с такой улыбкой мой папенька всегда смотрел на мою сестру.
— Все, что тебе нужно сделать, это сказать мне…
Он не заканчивает фразу. В его глазах появляется странное выражение, он косит и жмурится.
— Тебе от меня не сбежать, девочка, — он переходит на классический язык, — слишком поздно. Земля уже отведала твоей крови.
Не отводя взгляда от его крайне милого лица, я вытаскиваю нож.
— Я так устал. Устал. Устал. — Он осматривается в палатке, неспособный сосредоточиться. Вдруг его глаза раскрываются шире, он догадывается. — Что ты сделала со мной?
Как я хочу сказать ему, что он глупец. Хочу показать ему свой собственный Божественный камень, живой и настоящий. Я молчу.
Он хватает свой амулет и направляет на меня, но сияние уже ослабло.
— Почему он тебя не сжег? — спрашивает он, и голос его дрожит. — Почему?
Я отвечаю ему на классическом языке:
— Потому что это противно Божьей воле.
Голубые глаза анимага расширяются. Он раскрывает рот, но не произносит ни звука. Он падает навзничь, головой на подножье алтаря, задевая ухом стебельки сон-травы.
— Спасибо, Боже, — шепчу я. — Спасибо.
